Путешествие дилетантов

Как–то после обеда госпожа Тучкова, навестившая нас, вдруг извлекла из ридикюля конверт и молча протянула его дочери. «Это письмо для вас», – пояснила она. «От кого же?» – удивилась Лавиния и покраснела. «От меня», – сказала госпожа Тучкова совершенно серьезно. «Вы написали мне письмо?» – спросила дочь, еще пуще краснея и заметно нервничая. – Что это значит?» – «Читайте, читайте, – потребовала госпожа Тучкова, – так будет лучше…» Не успел я подумать, что это опять какие–нибудь очередные ее штучки, как тотчас так оно и вышло. Лавиния пробежала первые строчки и рассмеялась, потом обернулась ко мне и так по–дружески, как давно уже со мной не говорила, сказала: «Послушайте–ка…» Она это так сказала, с такой интонацией, что я за одним этим словом услышал целую фразу вроде: «Ну, мы с вами старые друзья и единомышленники, и вы послушайте–ка, что написала эта сумасбродка…» И она принялась читать письмо вслух: «Дорогая Лавиния, Вы введены в заблуждение, и мне прискорбно это знать. Вы введены в заблуждение относительно моей роли и моего участия в Вашей поимке и возвращении в родной дом… – Тут мы с Лавинией переглянулись. – Счастье несколько раз улыбалось Вам, но Вы с Вашей гордостью и амбициозностью, с Вашими предрассудками…» Лавиния отшвырнула письмо. «Я писала это для вас!» – крикнула мать. «Сударыня, – сказал я почти с угрозой, – вы снова затеваете интригу… Только мы было склеили осколки, как вы снова… снова… – Тут я закричал: – Нет, так жить нельзя! Это невыносимо!…» Она поднялась со стула, раздувая ноздри, тяжело дыша. «Я ошиблась тогда, – сказала она, как Сивилла, – не вы должны были быть мужем моей дочери! Вы слишком бесформенны и унылы. Вы мне неприятны! Я ошиблась!…» Она подняла свое послание и бросилась вон. Лавиния смотрела на меня с ужасом и состраданием. За этот взгляд можно было и умереть! Она подошла и положила руку мне на плечо. «Она сошла с ума, не огорчайтесь, – сказала спокойно и твердо, – у нее истерика, потому что она привыкла быть сильнее, не огорчайтесь». У меня земля уходила из–под ног ото всего случившегося: крик, брань, внезапность, рука Лавинии на плече, участье… «А ведь я не так уж слаб, – сказал я, еле ворочая языком, – что же это со мной происходит? Отчего же это все так?… Наверное, вы меня с ног сбили… Как же это все со мной получилось?…» Видимо, я и впрямь выглядел поверженным. Она гладила меня по голове, потом губами прикоснулась к щеке. Только бы не разрыдаться, подумал я, этого еще не хватало!… Но вот, представьте, с тех пор все у нас как будто и начало окончательно устраиваться. Теперь я приезжаю из Департамента – меня ждут, и ясный взор мне приготовлен, и теплые руки, и мягкие интонации. И я растворяюсь в этом во всем, распадаюсь, теряюсь; мне это непривычно, друг мой, непривычно, и по вечерам, когда время отправляться ко сну, начинает одолевать эдакая навязчивая старая несмелая мыслишка, мол, не пора ли, наконец, отправиться к ней в спальню в халате и со свечой, чтобы как–то уж окончательную точку поставить и начать новую жизнь? Совсем новую. И не пора ли мне позабыть ту первую, нелепую половину нашей жизни, мучительное притирание друг к другу с претензиями, с амбициями, под знаком одного страшного пророчества, что ежели Бравуры двинулись, то они идут и идут? Конечно, советы Евдокии Юрьевны, старой моей благожелательницы: не ждать погоды, не сохнуть, а порвать, поломать, растоптать, забыть, найти себе молодую вдову, у которой голова закружится от счастья обладать мною, переполненную благодарностью и тихой заботой, у которой как голова закружится, так и будет всю жизнь кружиться, – конечно, эти советы я отмел, ибо что она, моя тетка, может понять в моем безумстве? Она же сама когда–то оказалась на положении такой вдовы, верной, честной, наипреданнейшей, о себе позабывающей. А тут, когда входит в комнату эта юная, гордая, трагическая царица, не помышляющая властвовать, а сама власть, не подозревающая о своем величии, а сама – величие, я коленопреклонен, друг мой Петр Иванович! Вы же видели ее. Вы же сами говорите о ней с восхищением…»

82

Все так и случилось, как и должно было случиться. В ущелье по колонне изредка постреливали, но как–то все лениво, безопасно. Где–то на фоне светлеющего неба мелькали иногда черные крылатые силуэты одиноких всадников, и оттуда щелкали выстрелы, но вреда от них почти не было, Так без помех добрались до первого вражеского аула, но он оказался пустым. Какая–то забытая корова кричала в ложбине. Солнце поднималось, день обещал быть жарким, да от раскаленных башен пылающего кизяка нагоняло лишнего жара.