Путешествие Ибн Фаттумы

Я спросил его о причине, но он прикинулся незнающим. Я попросил разрешить мне сообщить об этом жене, но офицер сказал:

— Гам это сделает за тебя.

По королевской улице мы направились в управление общественным порядком. Я предстал перед главой, сидящим на диване в окружении своих помощников. Он посмотрел на меня так, что мне стало не по себе:

— Ты путешественник Кандиль Мухаммед аль-Инаби?

Я подтвердил.

— Ты обвиняешься в том, что насмехаешься над религией нашей страны, гостеприимством которой ты воспользовался! — произнес он.

— Это обвинение не имеет под собой никаких оснований, — твердо ответил я.

— Есть свидетельства, — холодно заявил он.

— Свидетельствовать так может лишь тот, у кого нет совести! — закричал я.

— Не клевещи на невинных! Пусть судья рассудит.

Меня арестовали. Утром следующего дня я предстал перед судом. Зачитали обвинение, признать которое я отказался. Ввели пятерых свидетелей, впереди которых шел Гам. Произнеся клятву, все в один голос, как заученный урок, дали показания против меня. Суд вынес решение о пожизненном тюремном заключении, конфискации моего имущества и всей собственности, к которой они причислили и Арусу. Все это произошло в мгновение ока. Испытывая горькое отчаяние, я осознал, что правда иногда не идет ни в какое сравнение с вымыслом. Аруса потеряна, путешествия не будет, мечта о земле Габаль разбилась. А сам я перестал существовать на этом свете…

Тюрьма находилась за чертой города в пустыне. Это было огромное подземное пространство с узкими лазами в потолке, стенами, сложенными из крупных камней, и песчаным полом. Каждому заключенному выдали только штаны и шкуру. Мы дышали затхлым воздухом в сумраке, похожем на полумрак перед восходом солнца, которого мы никогда не увидим. Я осмотрелся вокруг и растерянно произнес: здесь я останусь до последнего вздоха. Заключенные проявили ко мне интерес, спросив о моем преступлении. Они расспрашивали меня, а я их. Я понял, что все мы сидим за убеждения, за политику. В каком-то смысле это меня утешало, если человека в моем положении вообще могло что-либо утешить. Это были исключительно свободолюбивые люди, которым претила сама атмосфера разложившегося общества. Они выслушали мою историю, и один из них произнес:

— Даже иностранцев…

Ни один из них не был безбожником, что, надо сказать, наказывалось отсечением головы. Вся их вина состояла в том, что они критиковали некоторые действия правителя, попирающие справедливость и свободу человека. Среди них я заметил старика, которому было за восемьдесят лет, пятьдесят из которых он провел за решеткой, куда попал еще во время правления прежнего короля. Немощное тело старика, в котором едва теплилась жизнь, распласталось на шкуре. Я понял, что он потерял чувство и память: не осознавал, где находился и что с ним произошло. Кто-то сказал:

— Ему можно позавидовать.

Нисколько не сомневаясь, я согласился со сказанным.

Наши мысли кружили вокруг вопроса: каково место человека в этом мире?

— Счастливой страны не существует.

— Страдание есть общий язык всех народов.

— Мы запутались между ужасной действительностью и неосуществимой мечтой.

— Но есть же лучшие страны.

— Они тоже несчастливы.

— А земля Габаль?

На этом волшебном слове мое сердце екнуло, и я с болью вспомнил свою потерянную цель. Я спросил:

— Что вы знаете о ней?

— Не больше остальных: говорят, что это родина совершенства.

Я озабоченно спросил:

— Не читали ли вы каких-нибудь книг о ней? Не встречали ли того, кто бы там побывал?

— Нет, слышали только это.

— Кто же сможет воплотить мечту?

— Человек — это всего-навсего человек.

Мне наскучил этот разговор. Надоели страдания и обманутые надежды. Я подумал про себя:

— Теперь мир для меня — только эта вечная тюрьма.

В таком пожизненном заключении бесполезным казалось рациональное учение моего наставника шейха Магаги. Но вера моей наивной матери в предопределенность событий давала мне успокоение, словно эта философия была создана для заключенных на пожизненный срок. Смирившись с судьбой, я подумал: да будет воля Аллаха! Все, что со мной произошло, ниспослано им. Я похоронил надежды, распрощался с прошлым, настоящим и будущим. Единственная оставшаяся надежда для такого заключенного, как я, — похоронить надежду, приспособиться к этой удушающей могиле и взять в жены поглотившее меня полностью бесконечное отчаяние. Я отгоняю призраки Родины, матери, Арусы, детей и земли Габаль. Я привык к удушливому воздуху, наполненному одной только затхлостью, слабому свету, полумраку, вечно стоящему здесь, и к вездесущим насекомым — истинным хозяевам этого места. Страдание и скука были моими верными спутниками. Я начал погружаться в глубины, которым не было конца. Вокруг царила тишина, мучение входило в привычку, а из отчаяния я черпал удивительную силу выносливости и терпения. Тишину изредка пронзали голоса:

— Рассказывают об одном старом заключенном, который смог развить внутри себя такую силу, что ему удалось пройти сквозь тюремную стену, подобно звуку, и улететь в запредельное пространство.