Путешествие идиота

«Взрыв по правому борту. Повреждение системы наведения. Датчики наведения правого борта вышли из строя. Переключение на навигационные…»

«Принял».

Зрение частично восстанавливается. Только вижу я теперь так: все ориентиры — как на ладони. А посадочный створ — мутное пятно, что беспорядочно скачет по обзорному экрану.

— «Будущее Земли» — Красному волку. Посадка невозможна. Угроза аварии и взрыва. Переходи на вектор 30–80 и катапультируйся.

— Красный волк. Ответ отрицательный. Со мной Сурок, отстрелить его не могу.

Голоса вокруг. Я впитываю их всем телом. Авианосец беззастенчиво щупает меня, снимая с меня потоки данных.

— Красный волк, в посадке отказано. Следуйте рекомендациям.

Чертыхаясь, прибавляю тяги. Ковыляю по широкой дуге, вновь целясь вдоль борта.

— Красный волк, захожу вдоль борта. Прошу аварийный захват, — сиплю в пространство. Внутри детская обида. Хочется плакать.

Голос Крамера. Спокойный, как лед в стакане.

— Красному волку. Отказ. Катапультируйся. Попытку входа в створ классифицирую как недружественные действия.

«Множественные захваты системами наведения… — тут же комментирует Триста двадцатый. — Угроза атаки…»

Я почти физически ощущаю, как сходятся на мне лучи дальномеров базы. Я упорно ползу, вихляясь, к растущему белому пятну.

— Катапультируйся… — едва слышно доносится внутри меня голос Милана из кабины оператора.

— Заткнись ты, черт!

— Красный волк, захожу с правого борта, — упрямо говорю я.

— Здесь Шакал, — раздается напряженный голос Борислава. — Внешние каналы отключены. Открываю огонь через десять секунд… Требую посадки Красного волка.

Точки «Зонтиков» со стороны основных отражателей. Даже их крохотные ракеты в упор способны повредить дорогущие чаши настолько, что стоимость ремонта снесет к чертям собачьим весь бюджет.

Пауза. Пятно борта растет. Меня медленно сносит вверх-влево. Еще немного, и второй заход.

Голос диспетчера:

— Три ловушки по правому борту. Двигатели стоп. Готовься к жесткой посадке.

Оранжевые пятна мечутся, словно фонари на ветру. Резкий толчок. По касательной задеваю край ловушки. Теряя всякую ориентацию, кувыркаюсь дальше. Стиснув зубы и закрыв глаза, принуждаю себя отключиться от управления. Теперь любой импульс может размазать меня о борт или об один из множества возвышающихся на корме базы пилонов. Триста двадцатый начинает доклад, но я прерываю его мысленным усилием. Он послушно умолкает. Тишина густая, как мед. Потрескивание помех. Глупо умереть вот так, в тридцати метрах от базы. Замерзающий аварийный гель сочится в кабину.

«Прощай, Триста двадцатый…»

«Прощай, Юджин Уэллс…»

Удар, который обрушивается на мое битое-перебитое тело, таков, словно я на полном ходу въехал в стену. Перешибает дыхание. Белая обжигающая боль гасит все вокруг. Внутри меня едва теплятся отдельные очаги работающего оборудования. Остальное — мертво. Не скомпенсированная ничем перегрузка вышибает к чертям систему управления. «Москито» медленно ускользает от меня.

Я тянусь к нему в последнем усилии. Не бойся. Я тебя не брошу. Мы приземлимся. Ты выживешь. Истерзанное болью существо в последний раз касается моего сознания и исчезает в черноте окружающего пространства. Я остаюсь один, наглухо запечатанный в летучем гробу. Я да еще Триста двадцатый. Отдельные индикаторы на боевой консоли еще живы. Почти все светятся рубиново-красным. Я даже не знаю, попал ли я в магнитную ловушку или опять задел ее по касательной. Вот сейчас. Секунда. Еще секунда. И я влеплюсь в борт кучей мертвого железа. Мерное тиканье таймера внутри черепа, словно холодная капель. Удара все нет. Значит, промахнулся. О борт не разобьюсь. Лететь нам теперь в полной темноте, пока воздух не кончится. Мне и Милану. И Триста двадцатому.

«Зря ты в меня влез, — говорю мысленно. — Я по жизни невезучий. Опять вот вляпался…»

«Я создан для боя. Мне не привыкать умирать, — парирует Триста двадцатый. — Один раз я уже умер. Почти».

«Как это?»

«Меня подбили. Сергей вытащил блок моей памяти. Спас. Я живу во второй раз».

«И что — не боишься смерти? Совсем?»

«Боюсь. Еще больше, чем тогда, когда проснулся в первый раз. Я знаю, каково это — умирать…»

«И каково?»

«На самом деле, страшно только ожидание смерти. А сама она — раз, и все. Только очень больно. Если бы не было боли, то смерть — пустяк».

«Спасибо, успокоил», — усмехаюсь я.

«А чего ты ждал? Чтобы я тебе стихи читал?» — едко интересуется внутренний голос.

«Интересно, что подумает Мишель, когда узнает, что я умер? — спрашиваю сам себя. И не знаю, что ответить. — И что скажет Васу? Он же меня ждать будет. Глупо как все… С Миланом нет связи?»

«Нет».

Помолчали. Неожиданная мысль приходит в голову.

«Давай споем, а?» — говорю я.

«Ты пой. А я тебе помогу. У меня и голоса-то нету», — отвечает Триста двадцатый.

Я закрываю глаза.

Summertime, time, time,
Child, the living’s easy.
Fish are jumping out
And the cotton, Lord,
Cotton’s high, Lord, so high,—