Путешествие из Нойкукова в Новосибирск<br />(Повесть)

За круглым столом под ореховым деревом, долженствующим отгонять комаров и мошек, сидело четверо мужчин и две женщины. У двоих мужчин были бороды. Одна женщина очень коротко подстрижена, другая с длинными волосами.

Один из бородатых, нервно помахав рукой, сказал:

— Если мне сейчас выпадет шестерка, вы можете сказать, что присутствовали при историческом событии.

Покатилась кость, и бросивший ее воскликнул:

— Merde!

— Я думал, это называется дерьмо, — сказал другой бородач. — Тебе выпала тройка. — Теперь он кинул кость, посмотрел, что выпало, и сказал: — Придется выставить тебя. Однако прошу рассматривать этот акт не как враждебный, а как вызванную обстоятельствами необходимость. Между прочим, он ни в коей мере не оправдывает эмоциональную реакцию с твоей стороны.

— Маккиавели! — возмущенно крикнул первый бородач.

Длинноволосая женщина четко, как новенькая учительница родного языка, сказала:

— Это ж теория ограниченной войны. И мораль ее.

«Ну и в игры они тут играют!» — подумал Юрген.

Подняв голову, стриженная под мальчишку женщина увидела его. Почувствовав, что его как бы поймали на подслушивании, Юрген поспешил подойти к столу. Игра представляла собой картонку, на которой была нарисована железная дорога с большим количеством маленьких кружков. Дорога проходила через мелкие населенные пункты, окрашенные в разные цвета. Посередине был изображен дядька, и казалось, что у него не только с обеих сторон болят зубы, но что у него явный приступ бешенства. Так что факт остается фактом: здесь, под ореховым деревом, столь успешно отгоняющим комаров и мошек, играли в нечто иное, как в трик-трак или «не сердись».

— А ну-ка, подвиньтесь! Еще один гость пришел, — сказала длинноволосая, но сама ни на миллиметр не подвинулась. Очевидно, предложение это никакого практического значения не имело, а, должно быть, было какой-то цитатой.

Со своим несколько потрепанным букетом Юрген имел довольно глупый вид, и вопрос, не видел ли кто его сестры, тоже мог прозвучать глупо, однако имел то преимущество, что намекал на родственную связь и одновременно оправдывал его появление в саду.

— Она у печи, — сказал один из бородачей.

— Д-да, — подтвердил другой, — она печет сегодня сине-зеленые пепельницы.

— Перестаньте! — сказала коротко стриженная женщина. — Пойдемте со мной. Поищем ее.

Вставая, она толкнула стол — нарочно или нет, кто ее знает, — и все фишки полетели на землю.

— Ах, какие красивые цветы! — сказала сестра Ева. — А ты их держишь, как пучок травы для кроликов. — Ее синий халат был весь испачкан глиной, лицу тоже кое-что досталось.

— Сядь вон там, я сейчас вазу принесу.

Юрген сел в старое плетеное кресло, на вид жесткое и неудобное, но таинственным образом преображавшееся, как только в него садился человек. Оно делалось и мягким и удобным и подходило сидящему, как хорошо сшитый костюм. А если знать правильное слово, то кресло могло подняться в воздух и полететь.

— Му-та-фу, — сказал Юрген.

Но в ответ кресло только негромко скрипнуло. Не такое это простое дело — найти правильное слово!

В маленькой белой комнате с волшебным креслом и столиком на одной ноге царил полумрак. Про столик тоже можно было сказать, что ему ничего не стоит накрыть себя скатертью-самобранкой — появится и красное вино, и жаркое, и серебряные ложки и ножи.

Зашевелилась занавеска, и сразу послышался шум прибоя.

— Ну, море-то у нас есть, — сказал смотритель.

— Что это ты сказал? — спросила только что вошедшая Ева, держа красивую вазу в руках.

На самом деле это была не ваза, а бутылка из темно-синего стекла. Тысячи людей веками передавали ее из рук в руки, и от этого она немного скособочилась, но краска сохранилась. Ваза была очень красива.

— Я сказал, что море здесь слышно.

— Да что ты? Роберт его тоже всегда слышит.

Вечером подали кресс-салат, бутерброды и красное вино. Сначала говорили о салате, потом о бутербродах и красном вине, а еще позднее — о литературе. Длинноволосая женщина, например, сказала:

— Главное — это второстепенно. Однако второстепенное тоже второстепенно. А вот то, что за этим второстепенным, — это и достойно воспроизведения.

Потом тот бородач, который знал, как «дерьмо» по-французски, спросил Юргена, какая его любимая книга.

— Впрочем, в твоем возрасте все это еще очень неопределенно. Верно я говорю?

— Нет, — ответил Юрген. — Определенно. Моя любимая книга — «Всадник на белом коне» Теодора Шторма.

— Теодора Шторма? — переспросила длинноволосая женщина. — О! Это очень интересно.

— Я пойду наверх, к Роберту, — сказал Юрген.

Когда вдали на горизонте показались башни нашего любимого Нойкукова (аляповато окрашенная колокольня св. Георгена, труба газового завода, телевизионная антенна столяра Абрагама и три серебряных силосных башни народного предприятия концентрированных кормов), блудный сын этого города еще раз соскочил с седла, привязал запыхавшегося «белого коня» к дереву и задумался.