Путешествие из Нойкукова в Новосибирск(Повесть)

Довольно ему чистить и убирать свою ресторацию да одергивать смешной тренировочный костюм. Шутки ради он выжимает тяжелый стол для постоянных посетителей. Затем он отправится наверх и переоденется. Натянет брюки, сшитые у лучшего портного, английские ботинки, шотландский пуловер и куртку из мягкой коричневой кожи. Спустится в гараж, выкатит свой «польски-фиат» и отбудет в Росток обедать. Случается, что он и в Варнемюнде ездит. Джони Рабе человек состоятельный. Его питейное заведение — лучшее в Нойкукове. И весь доход ему одному — ни жены, ни детей. Время от времени он заводит себе подружку в Ростоке, но ни одной до сих пор не разрешал навещать его в Нойкукове, разве когда на лодке с ней катается. И ни одной еще не признался, что он единственный владелец ресторанчика. Для них он тренер, и все.

…Так Джони Рабе стал королем в районном масштабе, и почти в то же самое время пивная перешла в его руки. Родители умерли один за другим и оставили ему питейное заведение «Нойкуковер Хоф». Джони выдержал сроки траура, а затем поручил мастеру, маляру Брумму, нарисовать новую вывеску. Теперь на ней значилось: «Заходите к Рабе!» В какой-то книжке он прочитал — иногда ведь он и книги читал, — что в Берлине есть знаменитый ресторан того же названия, но в Нойкукове это мало кто знал, разве что книготорговец Альбрехт, аптекарь да священник. Они же первыми заказали постоянный столик у него. Остальные нойкуковцы не торопились, только приговаривали: «Свихнулся, что ли, этот Рабе?»

Не-е-ет, не свихнулся Джони. Он все хорошо обдумал. Он же решил стать молотометателем и хорошо знал, что метателю молота надо кушать, и хорошо кушать. А так как он к тому же знал, что ничему не обучен, кроме как стрелять и разливать пиво, то и решил зарабатывать свой хлеб ресторатором. А для этого ему надобен был клиент-посетитель. И такой, чтобы посидел немного и деньжат толику оставил. Потому он и приказал всю залу перекрасить и обставить так, как ни у кого другого. Начал он с вывески. Сняв старую, он не сразу новую повесил. Прежде всего он, заперев дверь, засучил рукава и чистил, и малевал, и лучшую посуду с чердака притащил, из комода матери достал все ее столовое белье, объездил все деревни и выменял у новых крестьян и управителей старых замков у кого старинное кресло, у кого замысловатую кружку, а один бургомистр подарил ему двадцать три рисунка, застекленные, в рамках, на которых были изображены всякие графы и господа в цилиндрах: они скакали по полям и лугам на разномастных лошадях с подвязанными хвостами.

— Забирай, парень, — сказал тогда бургомистр, — к чему нам все эти графья?

И Джони Рабе разукрасил свое заведение старинной посудой, скатертями, пивными кружками и «графьями». А когда все уже было готово, он прикрепил и вывеску, но дверей не отпирал, целую неделю не отпирал. «Совсем свихнулся!» — решили нойкуковцы. Но ни один из них не проходил мимо, не заглянув внутрь: «Что это там делается?» — но только так, ненароком, потому как нойкуковцы считают себя людьми нелюбопытными и соответственно этому должны себя соблюдать. А Джони, прикрепив вывеску, отправился к старому Брегенфельду — «Печатное дело. Брегенфельд и Геве» (Геве-то уже лет тридцать как помер) и за бутылкой тминной повел с печатником Брегенфельдом неторопливую беседу. В конце концов старый Брегенфельд, хлопнув Джони по плечу, достал из потайного ящика около сотни карточек твердого желтого картона и торжественно обещал самым красивым шрифтом напечатать на них следующий текст:

ПРИГЛАШЕНИЕ

«Многоуважаемый………….

Вы окажете мне великую честь, если совместно со своей уважаемой супругой прибудете на открытие полностью обновленного ресторана „Заходите к Рабе!“, Розенштрассе, 14, кое имеет быть 24 июня в 6 часов пополудни».

Ресторатор Иоганнес Рабе.

Джони-то хотел написать «состоится», но старый Брегенфельд настоял на «имеет быть». Впрочем, «состоится» или «имеет быть», а пригласительные карточки произвели в городе фурор, хотя хладнокровные нойкуковцы и виду не показали. Те из них, кто получил приглашение, восклицали: «Нет, вы поглядите только!», а остальные: «Говорили ж люди — свихнулся он!» Но это еще ничего не значило. Это ведь могло обратиться и признанием, но могло вылиться и в злорадство. Сам-то Джони ничуть не сомневался в успехе. Он-то был уверен, он-то знал, что делал, знал, что умел, и знал, что это было немало.