Путешествие из Санкт-Петербурга на Селигер

— Ну, таких, — Антон засмеялся, видя, что профессор не следит за ходом его мысли.

— А, этих? Нет, нету… А ты у Витьки возьми, — предложил профессор.

— Да он сам у меня брал, — с лёгкой грустью заметил Антон.

— Тогда поменяйся с ним, — съерничал Виктор Иванович. — Не хочешь меняться, постирай его или помой хлоркой.

Оба громко рассмеялись.

— Ну, а как у Вас дела? — поинтересовался Антон. — Женщина оказалась, это самое, значит, девственницей? — пошутил Антон, разглядывавший окровавленное полотенце в руках Виктора Ивановича.

— Нет, просто она немного странная, — задумчиво ответил Виктор Иванович.

— Так, а в чём, собственно, она это? Ну, странная–то почему? — продолжал расспрос Антон.

После того, как Виктор Иванович рассказал Антону о том, как он её осмотрел и как она ушиблась головой, Антон, чтобы не будить весь дом, уткнулся лицом в подушку и в такой позе громко смеялся минут 5, пока в комнату не вошла голенькая Наташа.

Девушка решительно выключила свет, залезла к Антону под одеяло и несколько нахально спросила у профессора: «Извините, а можно мы останемся вдвоём?»

— А, ну да, конечно, — пролепетал Виктор Иванович и вышел из комнаты.

*****

Ольга лежала в его постели. Она сладко спала, не чувствуя ссадины на лице и обильной потери крови. Виктор Иванович разобрал вторую кровать и лёг спать.

Если раньше у него и были какие–либо мысли о женщине Ольге, то теперь в голове крутились идиотские стихи Олега Григорьева:

Девушка красивая в кустах лежит нагой,

Другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой!

«Бред. Полный бред! Что за ерунда лезет в голову? И эти голубки… Когда они, наконец, угомонятся?» — целый рой мыслей пронесся в голове профессора, после чего он провалился во сне в какую–то яму, где было много–много лабиринтов, ходов и всякой другой фигни.

Глава 7. Профессорский сон

Это не дождь шумит,

Это не гром гремит,

Это в глазах слезой

Радость моя блестит!

Из эвенкской рыбачьей песни про геолога, оленя и кита

Вокруг были разбросаны какие–то грязные, рваные, разных размеров вещи. Было очень темно, но сверху, сквозь тучи, то и дело пробивался лунный лучик света. Было мокро и липко от какой–то слизи, покрывавшей все предметы и вещи. Скользко и сыро. Пахло чем–то протухшим со сладким привкусом. Какофония звуков была разбавлена редкими ритмичными ударами типа ударов в барабан «там–там». Ноги шли неохотно по скользкой земле, если это вообще была земля?! Стены лаза–тоннеля двигались и дрожали. Создавалось впечатление, что это какой–то живой организм, дышавший размеренно и тихо, т. к. небольшой гул то и дело смолкал, а затем с такой же цикличностью нарастал. Это повторялось каждый раз с той же силой, что и ранее.

С потолка свисали какие–то мерзкие куски слизи, которые подрагивали и были похожи на остатки живых существ, лишённых органов и конечностей. В природе такое не встретишь, но наверняка это где–то есть, как есть и Бог, в которого верят люди и с высшим образованием, и без такового, мужчины и женщины, молодёжь и старики. Никто никогда не видел вживую Бога, но каждый верующий с ним разговаривает и знает, что Бог есть!

Вот и сейчас было ощущение того, что Виктор Иванович шёл по каким–то живым тропам туда, откуда доносился глухой треск и куда дул лёгкий ветерок. Идти было трудно. То и дело профессор спотыкался о какие–то непонятные предметы, появлявшиеся и исчезавшие на его пути. Видимость была ограничена. Смотреть можно было только вперёд. Назад дороги не было, а боковые стенки тоннеля были такими мерзкими и ужасными, что профессор пытался даже и не думать о них.

Всё время Виктор Иванович касался рукой чего–то липкого и противного. Интуитивно он понимал, что простое вытирание рук ничего не даст, надо всё как следует продезинфицировать и вымыть, но как это сделать? Надо было терпеть и двигаться вперёд.

Неожиданно стало трудно дышать. Голову зажали тисками, а руки и ноги стали ватными и тяжёлыми. Кричать было трудно.

Над головой что–то пролетело.

Мышь? Орёл? Ерунда какая–то. Игла. Шприц. Ложка над свечкой с порошком, превращавшимся в мутноватую коричнево–жёлтую жидкость. Вдруг какая–то девица закатала ему рукав на левой руке и стала искать вену, чтобы сделать укол этой самой дряни.

— Не надо! Не надо! — кричал потный и обессиленный Виктор Иванович.

— Надо, надо, — полушепотом отвечала прыщавая девица, которая только тыкала и тыкала грязной иглой в вену, которой не было видно.

— Ой, больно мне, больно!

— А мне, думаешь, не больно?

— А тебе–то почему больно?

— А х… его знает, почему…

— Не ругайся, блядина, — сделал замечание Виктор Иванович, терявший сознание от боли.

Игла пронзила руку, вошла в ягодицу и стала, как змея двигаться по телу к голове. Сначала было больно, затем внутри что–то лопнуло, после чего из живота стал выходить воздух. Стало тепло и комфортно. Покой, радость, видения ушли прочь…