Он присоединился к Пейно и Джойвинд, но ничего не сказал им о случившемся. Они двинулись в путь по краю кратера, вглядываясь наружу. Обрывы, вроде того, который выходил к пустыне, образовывали здесь границу обширной полой равнины. Почва тут была твердой, но Маскалл не мог разобрать, какой цвет преобладает. Казалось, она сделана из прозрачного стекла, которое, однако, не блестело на солнце. На ней невозможно было различить ничего, кроме текущей в отдалении реки и еще дальше, на горизонте, линии темных гор странных очертаний. Эти возвышенности не были округлыми, конусообразными или горбатыми, а были как бы вырезанными природой наподобие зубчатых стен замка, но с очень глубокими зубцами.
Небо прямо над горами светилось ярким, интенсивно синим цветом. Оно самым изумительным образом контрастировало с голубизной остального неба, казалось более сияющим и ярким и походило на пламя потрясающего СИНЕГО заката.
Маскалл не отводил взгляд. И чем дольше он смотрел, тем больше ощущал тревогу и величие.
– Что это за свет?
Пейно стал суровее обычного, жена вцепилась в его руку.
– Это Альпейн – наше второе солнце, – ответил он. – Эти горы – Ифдон-Марест… Пойдем теперь в наше пристанище.
– Это лишь воображение или на меня действительно действует – терзает этот свет?
– Нет, это не воображение – это реальность. А как может быть иначе, если тебя одновременно притягивают два солнца, имеющих различную природу? К счастью, ты не смотришь на сам Альпейн. Отсюда его не видно. Тебе придется дойти по меньшей мере до Ифдона, чтобы его увидеть.
– Почему ты сказал «к счастью»?
– Потому что мучительную боль, которую вызывают эти противоположные силы, ты, возможно, не вынесешь… Впрочем, я не знаю.
Оставшийся небольшой отрезок пути Маскалл прошел в задумчивости и смущении. Он ничего не понимал. На какой бы предмет ни упал его взгляд, все тут же обращалось в загадку. Тишина и неподвижность горного пика казалась задумчивой, таинственной и выжидающей. Пейно дружелюбно, озабоченно взглянул на него и, более не задерживаясь, пошел по узкой тропе, пересекавшей горный склон и заканчивавшейся у входа в пещеру.
Эта пещера была домом Пейно и Джойвинд. Внутри стоял мрак. Хозяин взял раковину и, наполнив ее жидкостью из колодца, небрежно обрызгал песчаный пол пещеры. Зеленоватый фосфоресцирующий свет постепенно заполнил всю пещеру и продолжал освещать ее все время, пока они находились там. Мебели не было. Несколько высушенных, похожих на папоротник листьев служили ложем.
Едва они вошли, Джойвинд упала в изнеможении. Ее муж ухаживал за ней со спокойной заботой. Он омыл ее лицо, поднес питье к губам, вливал свою энергию с помощью магна и наконец уложил ее, чтобы она выспалась. При виде благородной женщины, так страдающей из-за него, Маскалл огорчился.
Пейно, однако, попытался его успокоить:
– Это действительно было очень далекое, трудное двойное путешествие, но в будущем оно облегчит ей все другие путешествия… Такова природа жертвы.
– Я не могу понять, как я смог проделать утром такой путь, – сказал Маскалл, – а она прошла его дважды.
– В ее венах течет не кровь, а любовь, поэтому она так сильна.
– Ты знаешь, она поделилась со мной?
– Иначе ты не смог бы даже начать путь.
– Я этого никогда не забуду.
Расслабляющая дневная жара снаружи пещеры, ее светлый вход, прохладное уединение внутри, бледно-зеленое свечение – все приглашало Маскалла ко сну. Но любопытство взяло верх над усталостью.
– Наш разговор не помешает ей?
– Нет.
– А как ты себя чувствуешь?
– Мне нужно немного поспать. Но гораздо важнее, ты услышал кое-что о твоей новой жизни. Она не столь невинна и идиллична. Если ты решил пройти через это, тебя нужно предупредить об опасностях.
– О, я так и думал. Как мы поступим – должен ли я задавать вопросы, или ты расскажешь мне о том, что считаешь самым важным?
Пейно жестом пригласил Маскалла сесть на кучу папоротника, а сам прилег, облокотившись на руку и вытянув ноги.
– Я расскажу тебе о некоторых случаях моей жизни. Из них ты начнешь понимать, в какого рода место попал.
– Я буду признателен, – сказал Маскалл, приготовившись слушать.
Пейно помолчал секунду-другую, а затем спокойным, размеренным, но благожелательным голосом начал свое повествование.