Путешествие к Арктуру

Бэкхауз приступил к делу. Оно становилось для него привычным, и он не тревожился об исходе. На материализацию нельзя было воздействовать простым сосредоточением воли или какой-либо способности, иначе многие люди могли бы делать то, что умел он. Его природа была исключительной: в пограничной стене между ним и миром духов зияли многочисленные дыры. Сквозь эти пробоины в его сознании обитатели невидимой сферы по его зову на мгновение робко, опасливо проходили в материальную, цветную вселенную… Он не знал, как это происходит… Переживание было трудным для тела, и многие подобные попытки могли привести к безумию и быстрой смерти. Вот почему Бэкхауз вел себя сурово и резко. Грубая, неуклюжая подозрительность некоторых свидетелей, равно как и фривольное эстетство других, были в равной степени оскорбительны для его мрачного, надорванного сердца. Однако он должен был жить и, дабы оплачивать свое существование, мириться с подобным нахальством.

Он сел лицом к деревянной кушетке. Его глаза были открыты, но словно смотрели внутрь. Щеки побледнели, и он как будто похудел. Зрители затаили дыхание. Самые чувствительные начали ощущать – или воображать – присутствие странных сущностей. Глаза Маскалла блестели от предвкушения, брови прыгали вверх-вниз, однако Найтспор выглядел скучающим.

Десять долгих минут спустя пьедестал статуи стал немного размытым, будто с земли начал подниматься туман, который постепенно сгустился в облако, извивавшееся и постоянно менявшее очертания. Профессор полупривстал, одной рукой придерживая на переносице очки.

Облако медленно приобрело размеры и форму взрослого человека, по-прежнему оставаясь смутным и размытым, паря в футе над кушеткой. Бэкхауз выглядел изможденным и мертвенно-бледным. Миссис Джеймсон тихо лишилась чувств на своем кресле, но на нее никто не обратил внимания, и она вскоре ожила. Видение опустилось на кушетку и в тот же миг внезапно потемнело, стало плотным и похожим на человека. Многие гости бледностью могли соперничать с медиумом, однако Фаулл сохранил стоическую апатию и бросил несколько взглядов на миссис Трент. Та не отрывала глаз от кушетки и крутила в пальцах кружевной платочек. Музыка продолжала играть.

К этому времени фигура окончательно приняла очертания лежащего человека. Проявилось лицо. Тело было укутано чем-то вроде савана, но черты были юными. Гладкая рука свисала, почти касаясь пола, белая и неподвижная. Слабые духом смотрели на видение с тошнотворным ужасом; прочие были серьезны и ошеломлены. Призрак был мертв, но смерть эта казалась не той, что следует за жизнью, а той, что ей предшествует. Все чувствовали, что человек вот-вот сядет.

– Остановите эту музыку! – пробормотал Бэкхауз, с трудом выбираясь из кресла и поворачиваясь к зрителям. Фаулл коснулся звонка. Еще несколько тактов – и воцарилась полная тишина.

– Все желающие могут подойти к кушетке, – с усилием выговорил Бэкхауз.

Лэнг тут же последовал его совету и потрясенно замер рядом с призрачным юношей.

– Можете коснуться его, – сказал медиум.

Однако Лэнг не осмелился. Не осмеливались сделать это и другие, по одному прокравшиеся к кушетке, пока не пришла очередь Фаулла. Тот посмотрел прямо на миссис Трент, которая, казалось, испытывала ужас и отвращение от представшего перед ней зрелища, после чего не только коснулся призрака, но и внезапно схватил свисавшую руку и крепко ее пожал. Миссис Трент тихо вскрикнула. Призрачный гость открыл глаза, одарил Фаулла странным взглядом и сел. Его рот скривился в загадочной улыбке. Фаулл посмотрел на свою ладонь; по его телу пронеслось чувство глубокого наслаждения.

Маскалл подхватил миссис Джеймсон – та снова лишилась чувств. Миссис Трент подбежала к ней и вывела ее из комнаты. Они не вернулись.

Призрачное тело поднялось, оглядываясь, продолжая таинственно улыбаться. Прайор внезапно ощутил дурноту и вышел. Прочие мужчины сбились в кучку, желая чувствовать рядом человеческое общество, за исключением Найтспора, который расхаживал по комнате, словно испытывал усталость и нетерпение, в то время как Маскалл попытался расспросить юношу. Призрак смотрел на него с загадочным выражением, но не отвечал. Бэкхауз сидел в стороне, закрыв лицо ладонями.

В этот миг дверь распахнулась, и незнакомец без объявления наполовину прыгнул, наполовину вошел в комнату, преодолел несколько ярдов и остановился. Никто из друзей Фаулла никогда прежде его не видел. Это был коренастый, приземистый мужчина с выдающейся мускулатурой и непропорционально крупной головой. Казалось, что на его безбородом желтом лице прозорливость соседствовала с жестокостью и юмором.

– Ага, джентльмены! – громко воскликнул он пронзительным, странно неприятным голосом. – Значит, кое-кто заглянул к нам в гости.

Найтспор повернулся к нему спиной, однако все остальные изумленно уставились на чужака. Тот сделал еще несколько шагов и оказался на краю театра.

– Могу ли я узнать, сэр, каким образом мне выпала честь принимать вас у себя? – угрюмо осведомился Фаулл. Вечер шел вовсе не так гладко, как он рассчитывал.