Путешествие к вратам мудрости

– Что с вами? – спросила Сюмин, ударив меня по плечу, однако на сей раз я не упал. – Вы раскраснелись. У вас лихорадка?

– Нет. – Тряхнув головой, я вернулся к привычной жизни. – Мои извинения, госпожа Сюмин, я отвлекся. – Оглядевшись по сторонам, я шагнул к противоположной стене мастерской, где стояла громадная необработанная колода. Судя по размеру, колода вполне соответствовала нуждам заказчицы – правда, прежде я подумывал распилить ее надвое и сделать две стелы. Когда я показал эту древесину госпоже Сюмин, она кивнула, осведомилась о цене и о том, сколько времени уйдет на работу. Оба моих ответа ее удовлетворили, дата завершения памятника была обговорена, и вскоре Сюмин собралась уходить.

Когда я провожал их, Лерато улыбнулась мне. Ее зубы сверкали белизной на фоне черной кожи.

– Вы это вырезали? – спросила она, указывая на стелу, которую до того разглядывала.

– Да, – ответил я, слегка заикаясь, – все, что здесь есть, вырезал я.

– Вы немножечко ниже, чем следовало бы, держите рукоятку резца, – продолжила Лерато. – Попробуйте держать резец чуть повыше и доверьтесь большому и указательному пальцам, пусть они поработают за вас. И быть может, ваши стелы станут еще лучше.

Я молчал, потрясенный и рассерженный тем, что какая-то молодая рабыня осмеливается меня поучать. Позднее я взглянул на стелу, о которой шла речь, и понял, что Лерато права. И мне есть над чем поработать.

Несколько дней я бился над рисунками для памятника сыну Сюмин и уже начал беспокоиться, не забракуют ли мою стелу и не заставят ли переделывать все заново, хотя прежде подобные сомнения были мне не свойственны. Обычно, принимаясь за исполнение заказа, я безоглядно погружался в этот процесс, напрочь забывая обо всем на свете. Теперь же мои мысли витали где-то далеко, и я попросту не мог сосредоточиться на работе.

Я влюбился.

Я и раньше интересовался девушками, и многие мне нравились, но ни одна не произвела на меня столь же глубокого впечатления, и как я ни пытался заняться своим ремеслом, в голове у меня была только эта девушка, эта взятая в плен рабыня. Я был готов запереть мастерскую и отправиться бродить по улицам в надежде внезапно столкнуться с ней на рыночной площади или у прилавков торговцев рыбой на берегу моря. Однако, прежде чем признать свое поражение и отказаться от стелы для Сюмин, я припомнил совет, что дала мне Лерато, и взялся за резец. Работая, я держал рукоятку повыше, и, к моему изумлению, образы начали формироваться сами собой. Да, лживые образы, но именно на таких настаивала мать убитого парня. Вскоре, много скорее, чем я ожидал, стела была закончена, и я гордился своим достижением, будучи уверенным, что воодушевила меня моя возлюбленная в самый что ни на есть переломный момент. И как было бы чудесно, если бы Лерато снова пришла в мою мастерскую и я показал бы ей то, что сотворил в ее честь.

Мой отец Ману всегда хотел, чтобы я стал солдатом, как и он, и сыграл свою роль в нескончаемых войнах, бушевавших вокруг царства Аксум[37], но в конце концов отец, видимо, утратил всякую надежду на то, что я буду жить согласно его предписаниям. Думаю, ни о чем Ману не мечтал так страстно, как о том, чтобы меня зверски прикончили на поле боя, а он бы триумфально, водрузив на плечи мое тело, словно зарезанного ягненка, принес меня домой и опустил к ногам моей матери. Он обзывал меня лентяем, трусом, полумужчиной, но ни первым, ни вторым, ни третьим я не был, меня всего лишь куда более привлекало созидание, а не разрушение. Ману стыдился моих наклонностей, но я не мог быть не самим собой; во сне и наяву образы прокрадывались в мое сознание, и я пробовал воспроизвести их мелом в камне, дереве или металле. А то и самозабвенно чертил пальцами ног на песке, когда под рукой не было иных материалов. Люди, которых я никогда не видел, места, где я никогда не бывал, все это я воспринимал как непреложную реальность. А увидев тех людей и побывав в тех краях, я понял, что у меня нет иного выбора, кроме как воссоздать их, прежде чем они растворятся в небытии, словно сахар в воде.

Естественно, мое поведение побуждало отца непрестанно горевать о сгинувшем старшем сыне. Я часто задумывался, что могло приключиться с моим старшим братом, а порой ловил себя на том, что костерю его на все лады. Когда мы были детьми, он дурно со мной обращался, однако оставался моим братом, и я вспоминал о нем много чаще, чем можно было представить. Теперь, когда мы оба повзрослели, я задавался вопросом, научимся ли мы дорожить нашей родственной связью, если, конечно, брат вообще вернется домой.