Путешествие к вратам мудрости

Впрочем, так было не всегда. За несколько столетий до моего рождения Александр Македонский пытался завоевать наши земли, но люди, любившие своего царя, прогнали его прочь; независимость государство утратило, лишь когда разгорелась гражданская война, вызванная тем, что знать долго не могла решить, кого выгоднее поддерживать – Помпея, Цезаря или Антония. К ногтю нас прижал не кто иной, как император Тиберий, превратив некогда гордую страну в римскую провинцию. Граждане восприняли поражение с достоинством, если не с облегчением, и вновь зажили мирно и спокойно; римские гвардейцы легко уподобились местному населению, враждебности между завоевателями и покоренными почти не наблюдалось.

– Более сотни каменных голов, – продолжил рассказ отец. – Их перевезут на юг, а там головы приделают к статуям.

Оторвавшись от теста, Фолами повернулась к мужу, выгнув бровь:

– Не пойму. Они что, прислали головы без торсов?

– Торсы давно здесь, – ответил Марек. – Они здесь уже десятки лет. В храмах, в здании суда, на обочинах дорог. Всем статуям в Каппадокии отрубят головы и заменят их новыми. То же самое происходит сейчас по всей империи.

– Дай-ка догадаюсь, – хмыкнула моя мать. – Новые головы изображают…

– Императора Калигулу, ясное дело. Юпитер на троне станет Калигулой. Нептун с трезубцем станет Калигулой. Даже богини – Юнона, Минерва, Веста, Церера – все они превратятся в Калигулу. Истинное благо для глаз видеть черты его лица, куда бы ни упал твой взгляд!

Мать покачала головой и спросила:

– Выходит, ты заделаешься каменотесом, чтобы осквернять лики древних богов?

– Ты же знаешь, – отец снял меня с колена, встал и обнял мать, – слово императора для меня закон.

Я смотрел на родителей, и меня согревала их любовь и привязанность друг к другу. Тепло рассеялось лишь с появлением моего старшего брата Юная – увидев обнявшихся отца и мать, он скривился. Сыну моего отца от второй жены в ту пору было лет десять, и я боялся его: по большей части меня для него будто не существовало, а если он и замечал мое присутствие, то лишь затем, чтобы будто ненароком причинить мне физическую боль. Вдобавок с отцом он разговаривал без трепета и страха, за что Марек его уважал. Полной противоположностью брату в обращении со мной была моя сестра Азра, дочь отца от третьей жены, она играла со мной, как с живой куклой, и, случалось, обнимая, едва не душила меня от избытка чувств.

– Словом, все статуи будут похожи друг на друга, как… боевые сандалии легионеров. – Такое лестное сравнение подобрал отец, стараясь не задеть чувства своего первенца, и вновь уселся у очага. – А меня назначили главным в этом деле. Почетное задание, разве нет?

– Тщеславия в императоре не меньше, чем вздорности, – ответила Фолами. – Говорят, он делит ложе со своей сестрой, хочет произвести в консулы своего любимого коня и мнит себя богом. Не удивляйся, Марек, если в скором времени нам объявят о его смерти. Выхватят ножи и разберутся с ним, если он не прекратит безобразничать.

– Женщина, – негромко произнес отец с ноткой предостережения в голосе, ибо пошутить – это одно, а резкие высказывания, что позволила себе его жена, – совсем иное. А вдруг подслушают соседи, мечтающие о повышении в должности, и донесут прокуратору. Мой брат глядел на Фолами с отвращением. Будучи верным слугой империи, он молча развернулся и выбежал из дома. Я помню, что было написано на его лице, когда он убегал. Отвращение. Ненависть. Злость. Впрочем, Юнай всегда не ладил с мачехой, и, вероятно, рано или поздно их натянутые отношения неизбежно привели бы к печальному финалу.

Что до статуй, отцу, разумеется, не впервой было снимать головы с плеч. Двумя годами ранее он познакомился с моей матерью, когда до ее свадьбы с одним из богатейших купцов срединной Анатолии оставалось всего семь дней. Жених был настолько дородным, что все звали его Слон Громада из Кесарии и никак иначе. Очарованный красотой моей матери, Марек осмелился завести с ней разговор на рынке и, узнав о помолвке, на следующее утро ринулся к жениху, прихватив мешочек с золотом в надежде, что драгоценный металл освободит Фолами от данных ею обещаний.

В дом Слон Громада моего отца впустил, но предложение молодого легионера ничуть его не заинтересовало. Скорее, развеселило и одновременно уязвило скудным числом монет, за которые Марек надеялся заполучить девушку.

– Моя жена почти месяц как умерла, – сказал Слон, – с тех пор постель моя стынет. В доме нельзя без женщины, и моим детям нужна мать. Фюсун молода, бедра у нее широкие, она сможет дать мне еще больше потомства. Мужчина обязан плодиться! Если бы я…

– Фолами, – поправил его мой отец.

– Что?

– Ее зовут Фолами, – повторил отец. – При всем уважении, если вы не помните имени девушки, вряд ли вы любите ее.

Запрокинув голову, Слон Громада расхохотался и потянулся к бархатной подушке, на которой стояло блюдо со сластями.

– А при чем тут любовь? – спросил он, запихивая в рот пригоршню рахат-лукума и слизывая остатки сахара с пальцев. – Я думал, речь идет о браке. А это две вещи совершенно разные, друг мой.