Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник

Он принял ее в гостиной, и я должен был перенести свой наблюдательный пост в другую комнату; а там в перегородке была щелочка, через которую я мог видеть все, что происходит. Когда женщина вошла, дядюшка привстал с кресла, хотя он и прихрамывает, и, пододвигая ей стул, предложил сесть, а затем осведомился, не желает ли она выпить чашку шоколада, от которой женщина, рассыпавшись в благодарностях, отказалась. После короткой паузы он ворчливым тоном обратился к ней, немало меня удивив, со следующими словами:

— Ваше несчастье, сударыня, тронуло меня, и, если вот эта безделица вам поможет, возьмите без всяких церемоний.

С этими словами он сунул ей в руку бумажку, которую она с трепетом развернула и, восторженно воскликнув: «Двадцать фунтов! О сэр!» — упала на диван и лишилась чувств.

Он весьма перепугался, но, опасаясь, мне кажется, позвать на помощь, ибо состояние женщины могло вызвать нежелательные подозрения, забегал в панике по комнате, делая ужасающие гримасы, пока наконец не догадался брызнуть водой ей в лицо, после чего она пришла в себя, но тут она дала волю своим чувствам. Она разразилась потоком слез и закричала во весь голос:

— Я не знаю, кто вы… Но поистине… достойный сэр… великодушный сэр!.. Мое горе и страдания моего бедного, умирающего ребенка… О! Если молитвы вдовы, если слезы благодарности сиротки могут снискать для вас… Милосердное провидение! Да снизойдет навеки его благословение на вас! Да…

Тут дядюшка прервал ее, все более смущаясь:

— Успокойтесь, сударыня, ради бога успокойтесь! Подумайте… В доме есть люди… Вот черт… Неужто вы не можете…

Она пыталась броситься перед ним на колени, а он хватал ее за руки и, стараясь усадить на диван, продолжал:

— Прошу вас… Успокойтесь… Помолчите…

В этот миг в комнату ворвалась… Кто бы вы думали? Наша тетушка Табби! Дьявольски своенравная, смешная старая дева! Она всегда норовит вмешиваться в чужие дела, и, когда увидела, что эта женщина вошла в дом, она последовала за ней до двери, где и осталась подслушивать, но ничего не разобрала, кроме последнего восклицания дядюшки, и ворвалась в гостиную в страшном бешенстве, от которого кончик ее носа окрасился в пурпурный цвет.

— Тьфу, Матт! — вскричала она. — Что здесь происходит? Вы позорите себя и наносите бесчестье вашему семейству!

Она выхватила из рук незнакомки банковый билет и продолжала:

— Как? Двадцать фунтов! Соблазняете при свидетелях… А вы, моя милая, убирайтесь восвояси… Братец, братец, право, не знаю, чему больше удивляться — вашей похотливости или расточительности!

— Боже ты мой! — воскликнула бедная женщина. — Неужели добрый джентльмен может пострадать за поступок, который делает честь роду человеческому!

Негодование дядюшки тут прорвалось. Он побледнел, заскрежетал зубами, глаза его засверкали.

— Сестра! — заорал он громовым голосом. — Ваша дерзость превосходит все границы!

С этими словами он схватил ее за руку и, открыв дверь, вытолкнул в комнату, где я стоял, растроганный до слез этой сценой. А тетушка, узрев эти знаки моего волнения, сказала:

— Меня не удивляет, что вы огорчены гнусными уловками своего близкого родственника… В его летах да с его хворостями… Ну и дела творятся! Нечего сказать, хороший пример подает опекун на благо своим питомцам… Какое неприличие! Какой ужас! Какой разврат!

Мне казалось, что во имя справедливости нужно было направить ее на верный путь, и посему я объяснил ей загадочную сцену, но это нисколько ее не образумило.

— Как! — воскликнула она. — Вы хотите меня убедить, чтобы я своим глазам не верила! Разве я не слышала, как он шептал ей, чтобы она молчала! Разве я не видела, как она плачет! Разве я не видела, как он пытался повалить ее на диван! О, какой разврат! Какой ужас! Какая гнусность! Не говорите мне, дитя мое, о милосердии! Разве кто-нибудь отдаст двадцать фунтов из милосердия? Вы еще юноша и ровно ничего не знаете о жизни. Да к тому же своя рубашка ближе к телу. За двадцать фунтов я могла бы купить себе парчовое платье, отделку и мало ли еще что!

Короче говоря, я покинул комнату, почувствовав презрение к тетке, а мое уважение к ее брату возросло соответственно. Потом я узнал, что женщина, которой мой дядюшка столь великодушно помог, — вдова прапорщика и ничего не имеет, кроме пятнадцати фунтов пенсии в год. В галерее минеральных вод о ней идет хорошая молва. Проживает она где-то на чердаке и день и ночь сидит за шитьем, чтобы прокормить свою дочку, которая умирает от чахотки. К стыду моему, должен сознаться, что я почувствовал сильное желание последовать примеру моего дяди и облегчить участь этой бедной вдовы; но я — говорю вам, как другу, — боюсь, что меня уличат в слабости, которая может навлечь насмешки общества на вашего, дорогой Филипс,

Дж. Мелфорда.

Горячие Воды, 20 апреля

Пишите мне прямо в Бат и напомните обо мне всем нашим товарищам по колледжу Иисуса.

Доктору Льюису