Путешествие Ханумана на Лолланд

– На Лолланд, говоришь?.. Ну и что тебе Лолланд?..

– Говорю же: человеком себя почувствовать хочу… Взять разгон… Вдохнуть полной грудью… Увидать картину целиком… Может быть, что-то прояснится… Ведь возможности лежат под ногами, наклонись и возьми! Столько раз получалось! Надо просто сдвинуться с мертвой точки!

– Понятно… Далековато отсюда… до Лолланда… Сперва до Шилэнда… а это ого-го…

– Вот я и говорю – деньги нужны… У тебя есть сколько-то?..

– Сколько-то… есть…

– Понятно…

– А из Бломструпа нельзя?.. Не думал?.. Ходят там паромы на Лолланд?.. Может, Свеноо знает кого, кто на лодке отвез бы?..

– На какой лодке?..

– Ну, помнишь, он говорил, что у него там какие-то рыбаки на моторных лодках, чуть ли не на Лангеланд, Аэро, в Германию гоняют только так… Там клев… Что он там плел про рыбаков?..

– Не помню…

– Может, подкинули б до Лолланда?..

– Да ну что ты… На лодке до Лолланда?.. Свеноо?.. Шутишь?.. Стрельни лучше пивка у Непалино…

– Так, а куда все-таки уезжает наш маленький друг Непалино?

– Я же сказал, что в Копен, залечь на дно на полгода… А через полгода, со свежими непальскими газетами, какой-нибудь одежонкой, купленной в непальском магазине, и с чеком непальским к ней, он заявится к ментам снова, снова скажет: вот новое дело буду открывать, был в Непале, снова преследуют, все по закону, полгода на родине – новый кейс… Я тоже хочу так сделать… Только залечь негде… Разве что в Хускего… Слушай, не томи, сходи насчет пива!

– Хорошо, хорошо…

Я вышел; непалец стоял в коридоре, как школьник, ковыряясь в носу, стоял он как-то криво, повернувшись бочком к одной из дверей, будто что-то подслушивая. Было б чего в этом петушатнике… Он отдернул руку, когда я посмотрел на него.

– Эй, Непалино! Подойди сюда! Не хочешь меня угостить пивком? А? За встречу! Чин-чин, беби! Скюн дай, бёссевен![76] – и непалец полез в холодильник…

Мы пили пиво, Хануман медленно рассказывал. Оказалось, что все было гораздо сложней, чем я себе это рисовал; он зашел так далеко, что объявил голодовку; да, всему Красному Кресту Дании, всему миру, и все об этом знали, даже Далай-лама. Вот так! Ханумановы дела шли из рук вон плохо – пришлось пойти на крайние меры. Пожертвовать организмом. Теперь он боялся, как бы совсем далеко не зашло. Когда он сдался в руки властей, он сказал, что он из Пакистана, как и планировал; проверив его данные, полиция пригласила его на очередное собеседование; его назвали лжецом, сказали, что улицы, на которой он утверждал, что проживал когда-то, на самом деле нет в городе Чахмадур, как и самого города! Вообще! Ни слова правды! Сплошная ложь! Кроме слова Пакистан… Но даже то, что он там бывал, было под большим вопросом! Ему сказали, что если он не скажет правду, его посадят в депортационную тюрьму до установления личности… И вот он лежал и ждал момента, когда его посадят… Потому что тюрьма пока что была забита ему подобными выдумщиками… Места для него пока в ней не было… Надо было подождать – как всегда. Вот он и ждал…

Я послал непальца за следующей бутылкой.

– Ты чего? – сказал я, когда Непалино скорчил мину. – Не хочешь выпить за свое путешествие в Копенгаген?

И зеленокожий лягушонок пошел в холодильник. Хануман продолжал как жаловаться, так и рассказывать; посасывая пивко, становясь чуть веселей, он рассуждал, говорил, что надо было сдаваться иначе: надо было с ходу метить в психи, устроить что-нибудь грандиозное в Копене, изобразить какой-нибудь припадок в «Иллюме»! Посреди роскоши повалиться на пол и начать рыгать кровью! Или попытаться вспороть вены в супермаркете! Или инсценировать самосожжение! Или что-нибудь другое, все что угодно, все что угодно вообще!..

Нет, он не думал головой, а надо было, надо… Он тут пытался быстренько поджениться, вступил, как и планировалось, в секту миссионеров, стал ухаживать за молоденькой датчанкой, которую за глаза звал Танк, потому что она была неимоверно толстая и неповоротливая, просто черепаха! Но черепаха не так напориста и не так стреляет словами, как эта, а эта была такая чума, что мама миа! Танк послала его подальше, она не верила ни единому слову, что он говорил. Вообще, казалось, что Хануман утратил и шарм, и дар убеждения; все шло мимо. Он перестал подыгрывать небожителям; помощи от них никакой, только кровь и время сосали; забил на них, стал пить и спиваться, и вот решил голодать… Но даже медсестру убедить в том, что у него легкая форма шизофрении, ему не удалось…

Поэтому, когда я вошел, он, вконец замизерабленный нелегкой долей азулянтской, очень обрадовался мне, как вестнику каких-нибудь перемен к лучшему. Я вновь послал Непалино за очередной бутылкой, чтобы выпить за старые добрые времена, но Непалино отказался, сказал, что в холодильнике больше нет пива; тогда я посоветовал ему вынуть пару купюр из мотка, который он прячет кое-где, и сходить к албанцам в кафетерию за парой бутылочек пива, да поживее! Пока мы не обратились за помощью к Аршаку…

– Не надо Аршак, мой друг, не надо Аршак, – забормотал Непалино, зеленея еще больше, и добавил кротко: – Сейчас, сейчас будет пиво!