Путешествие на край комнаты

– Он, наверное, прикидывался.

– Да нет. Он и вправду меня не помнил. Если бы он меня вспомнил, он бы сбежал от меня без оглядки. Он был такой щупленький мужичонка, совсем не крутой. И у него не было ножа.

– И что дальше?

– Он забрал у меня нож и сказал: «Вот спасибо. А то мы вечно теряем ножи и вилки». Я от ярости хлопнулся в обморок. Когда очнулся, его уже не было. Я мог бы его разыскать, но понял, что это уже бессмысленно.

«Универсальный» все-таки приближается.

– Ты веришь, что что-то меняется? – спрашивает Одли.

– В каком смысле?

– Как ты думаешь, можно сломать заведенный порядок?

– Какой заведенный порядок?

– Ну, заведенный порядок вещей. Все остается как есть. Ничего не меняется. Когда я думал, что пойду служить в армию, я изучал военную историю, ну, чтобы произвести впечатление. Возьмем короткий отрезок истории – и вот оно, тут. Знаешь, какая была самая короткая война?

– Нет, не знаю.

– Она была такая короткая, что ее даже никак не назвали. В 1896 году британцы вторглись в Занзибар. Вся война длилась около сорока минут. А кое-кто утверждает, что еще меньше. Точно известно, когда она началась. Ровно в девять утра, потому что в девять утра истекал срок ультиматума, предъявленного шейху.

– А что было в том ультиматуме?

– Какая разница? Может быть, война длилась сорок минут, потому что за грохотом артиллерии британцы не сразу расслышали крики арабов, что те сдаются. В этом эпизоде присутствует несколько элементов, характерных для всякой войны и знакомых любому, кто был на войне. Кретинизм с большой буквы, и пакет чипсов в придачу. Шейх и его приближенные знали, что к ним приближается британский флот, и они все собрались в одном месте, во дворце шейха.

Потому что арабские прорицатели утверждали, что снаряды с британских канонерских лодок не долетят до берега. Идиотизм с большой буквы. Впрочем, как я уже говорил, в каждой войне есть своя доля идиотизма. Вряд ли кто-нибудь знает, что стало с этими прорицателями, но я готов спорить, что во дворце их не было.

Дворец разрушили до основания. Причем только дворец. Ни одно близстоящее здание не пострадало. Когда с яхты шейха стали палить по британскому флоту, огонь был такой хилый, что британский командующий даже не сразу его заметил, то есть заметил, но не придал значения и потопил яхту уже в самом конце, когда та подошла слишком близко. Отсюда мораль: профессионалы не прибиваются на убийство, и технология всегда побеждает.

Когда яхта шейха «хлебнула» воды, они тут же подняли британский флаг. Мораль: большинство из тех, кто воюет, воевать вовсе не хочет и ждет только повода, чтобы побыстрее сдаться. Вот почему в военной истории так много рассказов о подвигах и героизме – потому что их очень мало, подвигов и героизма.

* * *

Одли поднимается на борт. Его встречает сам Бруно, который совсем не похож на злобного и опасного психопата, хотя, как я понимаю, тем они и опасны, злобные, невменяемые психопаты. И он совсем не похож на крутого морского волка. Он мне напомнил одного моего знакомого хормейстера, ужасно нудного дядьку, который каждые полтора года объявлял о приходе Мессии. У него седые кудрявые волосы, и пуловер на нем – кошмарный.

– А где Томмо? – спрашивает он, сияя улыбкой.

– Кто?

– Ну, он поехал тебя забрать.

– А-а, этот товарищ. Он сказал, что он всё – домой.

Бруно багровеет. Словно какая-то экзотическая ящерица в процессе ухаживания в брачный сезон. От улыбки до злости – за две секунды. Я в жизни такого не видела: чтобы лицо у человека стало по-настоящему багровым. Малоприятное зрелище.

– Найди его, – кричит он, обращаясь к кому-то из матросов-малайцев. – Найди его и скажи, что он уволен. Скажи ему, что я уволил его вчера. Нет, скажи, что он вообще у меня не работал. – Малаец прыгает в катер, с каким-то даже подозрительным воодушевлением – я это вижу, даже при таком низком качестве картинки.

– У вас один катер? – интересуется Одли.

– Нет. У меня их четыре. Соберешься погружаться, выбирай любой. – Лицо у Бруно резко бледнеет и только на скулах остаются два красных пятна.

– Отлично.

– И если тебе вдруг захочется поиграть в теннис, у нас есть корт. Единственный теннисный корт на тысячу миль вокруг. И единственный боулинг – на две тысячи миль.

«Универсальный», насколько я вижу, пребывает в полном упадке. Все очень запущено. Матросы прячутся по углам, где тенек, и горестно смотрят на Одли, как бы в безмолвной мольбе, чтобы их пристрелили. Повсюду – какие-то ящики и коробки.

– Наверное, все это великолепие обошлось тебе очень недешево, – замечает Одли.

– У меня были средства.

– Я слышал, тебе его мама купила.

Да уж, дипломат из Одли – никакой.

– Не хочешь чего-нибудь выпить? – Бруно открывает банку кока-колы, переливает ее содержимое в стакан и отдает стакан Одли.

– А другого чего-нибудь нет? – спрашивает Одли.

– Нет. Чипсы будешь?

– С ароматом жареного страуса? Я таких еще не пробовал.

– Их уже не выпускают. Сняли с производства четыре года назад. У меня есть еще несколько ящиков. Но это уже последние.

Одли резко прекращает жевать.