Путешествие на край комнаты

Слава Богу, вторая часть оказалась еще короче. Какая-то семидесятилетняя бабушка в костюме монашенки, но только в верхней его половине, старательно запихивала в Рутгера вешалку для полотенец, а Рутгер старательно делал вид, что ему это нравится. На этот раз он играл явно лучше, потому что был в противогазе. У половинчатой престарелой монашки был вид человека, полностью разочарованного в жизни.

В третьем ролике Рутгер держал свинью, к которой пыталась пристроиться дамочка средних лет, как я поняла, убежденная противница физических упражнений, здорового питания и косметической хирургии. У свиньи был вид животного, полностью разочарованного в жизни.

В последнем, четвертом по счету, ролике Рутгер лежал связанный на болиде «Формулы-1», и на него испражнялась скучающая блондинка с кустарной татуировкой-скорпионом на заднице. Очевидно, Рутгер получил эту роль лишь потому, что предоставил болид. Янош как-то сказал, что отец Рутгера был заместителем министра чего-то там в Германии и регулярно переводил Рутгеру деньги с надеждой на то, что сынуля крепко подсядет на героин и когда-нибудь тихо скопытится.

– Пойду окунусь, – объявила я, направляясь к бассейну. Как будто если бы все про меня забыли, я бы там утонула. Утонуть в нашем маленьком, мелком бассейне – это надо как следует постараться. Хотя, с другой стороны, люди тонут и в ванне. Я надеялось получить удовольствие от купания, но удовольствия не получилось. В голову лезли всякие мрачные мысли типа: вот я тут плескаюсь на солнышке, вся такая веселая и довольная, а Хеймиша уже нет в живых. Уныние – вещь бесполезная, даже вредная, но от него просто так не отмахнешься.

Констанс, Янош и Серджио о чем-то болтали и громко смеялись. Я наблюдала за ними и жутко завидовала Констанс, что она так легко сходится с людьми. Тогда я была еще молодая и не понимала, что большинству людей нравятся люди, которых они плохо знают, потому что, как правило, эти люди тоже плохо их знают. Все дело в очаровании малознакомого. Малознакомым знакомым приходится довольствоваться только тем, что ты сам рассказываешь о себе, и они никогда не заденут твое самолюбие, уличив тебя во лжи. То есть ты никого не обманываешь по-крупному. Ты не называешься летчиком-истребителем или пятой по счету из самых богатых женщин Испании. Просто ты им рассказываешь далеко не все и слегка приукрашиваешь свое прошлое, выставляя себя в более выгодном свете. Ты говоришь: «Обожаю Нью-Йорк», – и никто не скажет в ответ: «Но ты же его ненавидел, и все пять лет, что ты там прожил, ты только и делал, что плакался, как тебе плохо». Новая жизнь через новые уши.

Я подумала про сто семьдесят восемь мужчин Констанс, и мне вспомнилась Тина – исходя от противного. С Тиной мы подружились в школе. Только потому, что сидели с ней на математике. Мы три, на заднем ряду: я, Тина и Азра. Иначе мы с Азрой и не обратили бы на нее внимание. Тина вышла замуж в девятнадцать лет, за первого же мужика, который лишил ее девственности. Его звали Фил, и он был вполне безобидным и тихим пилотом вертолета. Но меня это убило. Хотелось сказать ей: «Не надо», – но она была так непреклонно счастлива, что у меня просто язык не повернулся. У Азры, к примеру, за один только вечер было в два раза больше волнующих приключений («К нему в гости приехал брат. Такой милый. Так вежливо попросил…»). У меня было стойкое подозрение, что до Фила Тина даже ни с кем не целовалась. Она была вполне симпатичная и привлекательная, но у нее были очень строгие родители, и она была девушкой скромной и очень застенчивой. Мы хорошо погуляли на свадьбе, потому что на свадьбах всегда хорошо и весело, но нам было ее жалко. Это было так тягостно… Как будто кто-то на твоих глазах умирает от рака. Жизнь закончилась в девятнадцать. После свадьбы они переехали жить на Мальту.

Как-то так получилось, что мы перестали общаться с Азрой. Когда кончается дружба – это всегда очень грустно. Тогда я еще не понимала, почему это грустно, во потом поняла: потому что все происходит само собой, и от тебя ничего не зависит. Дело не в том, что ты редко звонишь или что выбираешь рождественскую открытку из самых дешевых. И еще я поняла, что мы с Азрой дружили только потому, что вместе сидели на математике. На самом деле Азре никто не был нужен. У нее была грудь. Лучшая грудь во всей школе – по общему мнению. И как всякая девушка, обладающая ярко выраженным эротично-грудным превосходством, она только и думала, как бы выставить напоказ свое богатство; когда Азра рассеянно пялилась в одну точку на математике, я подозреваю, что она пыталась придумать какой-нибудь благовидный предлог, чтобы сверкнуть своей грудью на теории множеств.