Путешествие на край ночи

Не прошел я и ста метров по улице, как заметил, что навстречу мне идет Робинзон и тащит какие-то доски, большие и маленькие. Хоть и было темно, я сразу его узнал. Смущенный встречей со мной, он попытался проскользнуть мимо, но я остановил его.

— Ты же собирался лечь спать? — говорю я ему.

— Тс-с! — шепчет он. — Я со стройки.

— На что тебе эти деревяшки? Тоже надумал что-нибудь строить? Уж не гроб ли? А доски, наверно, украл?

— Нет, не гроб — садок для кроликов.

— Ты что, кроликов стал разводить?

— Нет, это для Прокиссов.

— Для Прокиссов? Они кроликов завели?

— Да, трех. Хотят поместить их во дворике, знаешь, где живет старуха.

— И ты по ночам строишь для них клетку? Странное же время ты выбрал.

— Это его баба придумала.

— Странная придумка! Зачем ей кролики? Продавать будет? Цилиндры из них шить?

— Это ты у нее спроси, когда увидишься, а мне бы только сотню с нее содрать…

История с кроличьей клеткой среди ночи все-таки показалась мне подозрительной. Я стал допытываться. Робинзон попробовал замять разговор.

— Как ты вообще к ним попал? — снова полюбопытствовал я. — Ты ведь не знаком с Прокиссами.

— Я же говорю, старуха свела меня к ним в тот день, когда я столкнулся с ней у тебя в приемной. Ты не представляешь, до чего она болтлива. Как разинет варежку, так удержу нет. Ну, я и подружился с ней, а потом с ними. Понимаешь, есть люди, которым и я интересен.

— А мне ты почему об этом не рассказывал? Но раз ты там бываешь, тебе должно быть известно, удалось ли им спихнуть старуху в богадельню.

— Нет, они говорят, не получилось.

Я чувствовал, что разговор неприятен Робинзону и он не знает, как от меня отделаться. Но чем он больше вилял, тем упорней я допытывался.

— Жизнь — трудная штука, не находишь? На что только идти не приходится, — уклончиво выкручивался он.

Но я неотступно возвращал его к начатой теме. Я твердо решил не давать ему уйти от ответа.

— Говорят, Прокиссы побогаче будут, чем кажутся. Как думаешь, это правда? Ты же у них бываешь.

— Может, оно и правда, но в любом случае им невтерпеж избавиться от старухи.

Притворяться Робинзон был не мастер.

— Понимаешь, им это нужно, потому как жизнь все дорожает. Они говорят, ты не хочешь признать старуху сумасшедшей. Это верно?

И, не дожидаясь ответа, он спросил, в какую мне сторону.

— Ты с визита?

Я вкратце описал ему свое приключение с мужем роженицы, которого потерял по дороге. Он расхохотался, отчего тут же закашлялся. От кашля Робинзона так скрючило, что я почти не видел его в темноте, хотя мы стояли совсем рядом. Я различал только его дрожащие руки, которые он сложил и заботливо поднес к губам, словно большой бледный ночной цветок.

Кашлем он заходился, пока мы не добрели до его дома.

— А все сквозняки! — выдавил он, переведя наконец дух. — Да уж, сквозняков тут хватает. И еще блох. А у тебя блохи водятся?

У меня они водились.

— Еще бы! — ответил я. — Вечно их у пациентов набираешься.

— Тебе не кажется, что от блох ссакой твоих больных несет?

— И еще потом.

— А все-таки я не прочь заделаться санитаром, — поразмыслив, медленно выдавил он.

— Почему?

— Потому что, когда люди здоровы, они, что ни говори, нагоняют на тебя страх. Особенно после войны. Я-то знаю, что у них на уме. Да они и сами это всегда понимают. Пока они на ногах, им хочется вас убить. А вот как слегли, тут уж ничего не скажешь — с ними не так боязно. От них всего можно ждать, пока они на ногах. Это я тебе говорю. Что, не правда?

— Правда, — поневоле согласился я.

— Да ты сам разве не по той же причине в доктора подался? — спросил он еще.

Подумав, я сознался себе, что Робинзон, пожалуй, прав. Но тут на него опять напал кашель.

— Ты промочил ноги, того гляди, плеврит схватишь, шатаясь по ночам. Топай-ка домой и ложись спать, — посоветовал я.

Постоянные приступы кашля раздражали его.

— А уж старуха Прокисс славный грипп подцепит, — посмеиваясь, прокашлял он мне в ухо.

— С чего бы?

— Вот увидишь, — заверил он.

— Что они еще задумали?

— Больше ничего не скажу. Сам увидишь.

— Выкладывай все, Робинзон, свинья ты этакая. Ты же знаешь: я-то никому не проговорюсь.

Теперь его разбирала охота во всем признаться — может быть, для того, чтобы убедить меня, что не так уж он выдохся и скис, как я, наверно, считаю.

— Валяй! — подстегнул я его осторожно. — Ты же знаешь, я не болтун.

— Это точно, молчать ты умеешь, — признал он. И пошел вываливать все в подробностях — на тебе!

В этот час мы были совсем одни на бульваре Невинных жертв.

— Помнишь случай с торговцем морковью? — начал он. Случай с торговцем морковью я припомнил не сразу.

— Да помнишь ты! — настаивает Робинзон. — Ты же сам мне о нем рассказывал.

— Ах да! — разом припоминаю я. — Железнодорожник с Осенней улицы. Тот, кому еще заряд дроби в мошонку всадили, когда он кроликов воровал?

— Правильно. А случилось это у фруктовщика на набережной Аржантейль.

— Точно. — Теперь я знаю, о ком он говорит. — Ну и что?

Я все еще не усматриваю связи между этой давней историей и старухой Прокисс.

Робинзон незамедлительно ставит точку на «i».

— Ну, не понял?

— Нет, — отвечаю я.

Правда, я уже начал бояться понять.