Путешествие на край ночи

Лолу я стал разыскивать исключительно из денежных соображений, неотложных и настоятельных. Не будь этой плачевной необходимости, я так бы и не повидал свою потаскуху подружку, дав ей спокойно состариться и подохнуть. В общем, она обошлась со мной — вспоминая прошлое, я в этом не сомневался — с самой подлой бесцеремонностью.

Когда, старея, думаешь о тех, кто был причастен к твоей жизни, их эгоизм предстает тебе таким же непреходящим, как сталь и платина, и еще более нескончаемым, чем само время. В молодости мы оправдываем самое заскорузлое безразличие и самое циничное хамство не знаю уж какими вывертами неискушенного романтизма. Но позднее, когда жизнь уже показала, сколько хитрости, изворотливости, злости требуется хотя бы для того, чтобы с грехом пополам просуществовать при тридцати семи градусах, понимаешь, остепенившись и посерьезнев, все свинство, какое таится в твоем прошлом. Нужно только попристальней всмотреться в себя, и ты увидишь, какие кучи нечистот оставил за собой. Раз уж дожил до сих пор — больше никаких тайн, никаких благоглупостей: поэзия вся вышла. Жизнь — сплошное занудство, и только.

В конце концов я с трудом отыскал это хамло, свою подружку, на двадцать третьем этаже Семьдесят седьмой улицы. Поразительно все-таки, до чего нам мерзки люди, которых мы собираемся просить об одолжении! Квартира у нее была шикарная и как раз в том стиле, в каком я ожидал.

Предварительно оглушив себя лошадиными дозами кино, я морально почти привел себя в равновесие и выбрался из состояния упадка, в котором барахтался с самого приезда в Нью-Йорк. Наша первая встреча оказалась менее неприятной, чем я предполагал. Лола вроде бы даже не очень удивилась, узнав меня, ей стало только чуточку не по себе.

В порядке предисловия я попытался завести безобидный разговор на темы нашего общего прошлого, но, разумеется, в самых обтекаемых выражениях, мимоходом упомянув, в числе прочих эпизодов, и о войне. Тут я здорово дал маху. Лола не желала больше слышать о войне, вмертвую не желала. Это ее, видите ли, старило. Обозлившись, она с ходу выложила мне, что не узнала бы меня на улице, до того я заморщинел, обрюзг, окарикатурился. Этими любезностями, однако, все и ограничилось. Зря она, сучка, надеялась задеть меня такой ерундой! Я и не подумал отвечать на ее выпады.

Обстановка у нее особой изысканностью не отличалась, но все-таки была веселенькая или по крайней мере показалась мне такой после «Стидсрама».

Приметы быстро нажитого состояния всегда производят впечатление волшебства. После карьеры Мюзин и мадам Эрот я знал, что передок — золотая жила для бедняка. Я всегда с восторгом наблюдал, как женщины меняют кожу, и отдал бы последний доллар Лолиной привратнице, лишь бы ее разговорить.

Но в доме не было привратницы. В городе вообще не было привратниц. А без них у него нет истории, он лишен вкуса и пресен, как суп без соли и перца — не суп, а бесформенное варево. Мусор, помои, нечистоты, сочащиеся из спален и кухонь и водопадом выметаемые у привратницкой прямо в жизнь, — какой упоительный ад! Иные наши привратницы не выдерживают такой каторги: они вруньи, кашлюньи, лакомки, ротозейки, потому что истина оскотинивает и снедает их.

Признаем — это наш долг! — что с мерзким чувством своей нищеты надо бороться всеми способами, опьяняя себя чем угодно — дешевеньким вином, мастурбацией, фильмами. Тут не следует капризничать, «выламываться», как говорят в Америке. Ненавистью ко всему, способной взорвать мир, вот чем — и это бесспорно — из года в год бесплатно заряжают наши привратницы тех, кто способен воспринять такое чувство и подогревать его в душе. В Нью-Йорке же люди безжалостно лишены этой жизненно необходимой пряности, пусть жалкой, но стойкой и незаменимой, без которой ум задыхается и осуждает себя лишь на расплывчатое злословие да тусклую клевету. Без привратницы нет того, что кусает, язвит, ранит, мучит, преследует и усугубляет вселенскую ненависть, распаляя ее тысячами неоспоримых подробностей.

Все это повергло меня в тем более ощутимое замешательство, что Лола, которую я застал врасплох в ее собственной среде обитания, внушала мне отвращение. Меня так и подмывало облевать насмешкой ее вульгарный успех и отталкивающее, нестерпимое в своей пошлости самодовольство. Но как это сделать, когда не имеешь никаких сведений? Это заразное чувство мгновенно отравило и воспоминания о Мюзин, которая стала мне так же враждебна и мерзка. Во мне родилась неусыпная ненависть к этим двум женщинам, она длится до сих пор и стала смыслом моего существования. Но у меня не было никаких данных, которые позволили бы мне своевременно и окончательно избавиться сейчас и на будущее от всякой снисходительности к Лоле. Прожитое не переделаешь.