Путешествие на край ночи

Она не плакала. Она зажгла свечку, свет от которой я заметил. И правда, я увидел в глубине маленький труп, одетый в матросский костюмчик. Он лежал на матраце: голова и шея синеватые, как свет от свечки, выступали из широкого голубого квадратного воротника. Зато мать его очень плакала, стоя на коленях рядом с ним, и отец тоже. Потом они начали стенать все вместе. Но мне очень хотелось пить.

— Не можете ли вы продать мне бутылку вина? — спросил я.

— Спросите у матери… Она, может быть, знает, есть ли еще… Немцы у нас много выпили, когда проходили…

Они стали потихоньку совещаться все вместе.

— Нет больше, — вернулась дочка с сообщением, — немцы все взяли… Они за наш счет попользовались, и даже очень…

— Ну и пили же они! — заметила вдруг мать и сразу перестала плакать. — Понравилось, видно…

— Верно, больше ста бутылок, — прибавил отец, все еще стоя на коленях.

— Значит, ни одной больше не осталось? — настаивал я; очень мне хотелось бы выпить белого горьковатого вина: оно освежает. — Я хорошо заплачу…

— Осталось только очень хорошее. — сказала мать.

— Пять франков бутылка.

— Ладно! — И я вытащил мои пять франков из кармана, большую монету.

— Пойди принеси бутылку, — велела она потихоньку дочери.

Дочь взяла свечку и вернулась через минуту с литром вина.

Мне подали вино, я выпил его, мне оставалось только уйти.

— А что, они вернутся? — спросил я опять с беспокойством.

— Может быть, — ответили они хором, — но тогда они все сожгут… Они обещали перед тем, как уйти…

— Пойду посмотрю, в чем дело.

— Ишь какой храбрый!.. Они там, — показывал мне отец в направлении Нуарсера-на-Лисе.

Он даже вышел на дорогу, чтобы посмотреть мне вслед. Мать и дочь остались подле маленького трупа.

— Иди сюда! — звали они его из дому. — Иди сюда, Жозеф! Тебе там нечего делать…

— Вы очень храбрый, — повторил еще раз отец и пожал мне руку.

Я опять потрусил на север.

— Не говорите им только, что мы еще здесь! — Девушка вышла, чтобы крикнуть мне это вслед.

— Они и так это завтра увидят, — отвечал я, — тут вы или нет. — Я был недоволен тем, что отдал им свои пять франков. Эти пять франков встали между нами. Пять франков достаточно для того, чтобы ненавидеть кого-нибудь и желать, чтобы все люди сдохли. И пока на этом свете существуют пять франков, лишней любви не будет.

— Завтра? — повторяли они с сомнением.

Завтра для них тоже было где-то далеко, оно не очень много имело смысла. Для всех нас было важно прожить еще один лишний час, а в мире, где все свелось к убийству, час был вещью феноменальной.

Ехать пришлось недолго — от дерева к дереву, ожидая, чтобы кто-нибудь в меня выстрелил или окликнул. Но, слава Богу, обошлось.

Должно быть, было два часа ночи, не больше, когда я шагом взобрался на пригорок. Отсюда я разом увидел внизу ряды, много рядов газовых фонарей и потом, на первом плане, освещенный вокзал с вагонами, буфетом… Шума же оттуда не доносилось никакого. Ничего. Улицы, проспекты, фонари и еще много световых параллелей, целые кварталы, а потом только тьма, пустота, жадная пустота вокруг города, раскинувшегося передо мной, как будто его так, освещенным, потеряли среди ночи. Я слез с лошади и присел на кочку.

Все это опять-таки не говорило мне, находятся ли немцы в Нуарсере, но так как я знал, что, занимая город, они обычно его поджигают, то, если они в городе и не поджигают его, значит, у них есть какие-то особые планы и соображения.

Пушек тоже не было слышно, и это было подозрительно.

Лошади моей хотелось лечь. Она тянула за уздцы, и я обернулся. Когда я опять посмотрел в сторону города, что-то изменилось на кочке, незначительно, но все-таки достаточно для того, чтобы я крикнул: «Эй! Кто идет?» Перемещение теней произошло в нескольких шагах… Там кто-то был.

— Не ори! — ответил тяжелый, хриплый, несомненно французский голос. — Тоже отстал, что ли? — спросил он меня.

Теперь я его разглядел: пехотинец с щеголевато согнутым козырьком. После стольких лет я еще помню эту минуту, его силуэт, вылезающий из травы, как на ярмарках в былые времена мишени, изображающие солдат.

Мы подошли ближе друг к другу. Я держал револьвер в руке. Еще минута, и я бы выстрелил неизвестно почему.

— Слушай, — спрашивает он меня, — ты их видел?

— Нет, но я здесь для того, чтобы увидеть их.

— Ты из 145-го драгунского?

— Да, а ты?

— Я из запасного…

— А! Из запаса… — Меня это удивило. Это был первый запасной, которого я встретил во время войны. Мы всегда были с солдатами, находящимися на действительной службе. Я не мог разглядеть его лица, но самый его голос уже был не такой, как наши голоса, как будто более грустный. Поэтому я отнесся к нему с некоторым доверием.

— С меня довольно, — повторял он, — иду к немцам сдаваться в плен…

Он говорил начистоту.

— А как?

Меня вдруг заинтересовало больше всего, как он обделает это дело.

— Не знаю еще…

— А как ты сбежал?.. Сдаться в плен — дело нелегкое.

— Чихать мне, пойду и сдамся.

— Боишься?

— Боюсь, и если хочешь знать, наплевать мне на немцев: они меня не обижали…

— Тише, может быть, они подслушивают…