Путешествие на край света: Галапагосы

«Быть венесуэльцем — это профессия» — так говорили когда-то, но те времена уже прошли. То были годы, когда иммигранты толпами въезжали в страну, и когда экономическое развитие Венесуэлы достигло небывалых высот, когда сюда приезжали люди со всего мира, лишившиеся из-за войн или по другим несчастливым причинам родины, благосостояния и надежд.

Для миллионов человеческих существ страна превратилась в Землю Обетованную, и еще верно то, что здесь осуществились ожидания большинства из тех людей, несмотря на недовольство и оппозицию самих венесуэльцев.

В стране существует множество классовых групп, и образ мыслей у них иногда разнится очень существенно. Мало общего между жителями равнин и неграми с Маргариты. Но так уж получилось, даже сравнивая с любым другим местом испаноговорящей Америки, а может быть даже и со всем Земным шаром, но настоящий венесуэлец проживает исключительно в столице. Каракас одновременно и впитывает в себя все национальные черты и сводит их на нет у всего остального населения страны, никакой другой город не похож на него и не может сравниться с ним.

Обитатели равнин — люди по характеру своему жесткие, меланхоличные, задумчивые и очень привязанные к своей земле — иссушенной или болотистой в зависимости от времени года — они живут этой землей и только для нее, и для своего скота, они неразговорчивы и практически не представлены в общественной жизни нации. Они постоянно на равнине, а равнина в Венесуэле, они любят свою равнину, а, следовательно, и Венесуэлу. Но случись так, что эти равнины оказались бы где-нибудь в Бразилии или Колумбии, то они точно так же полюбили бы любую из этих стран. Жители равнин добавляют щепотку твердости в характер венесуэльца, точно так же, как негры с побережья нотку живости, а индейцы из гайанской сельвы немного экзотики и примитивизма. Но все это лишь дополнения к тому, что составляет личность жителей Венесуэлы, а их личность, как я уже говорил, концентрируется вокруг и полностью поглощается Каракасом.

А жители этого города, в свою очередь, яростные националисты, хотя и националистические черты, в общем-то, присущи всем испано-американцам, но вот в венесуэльцах этот национализм особенно заметен, и он больше, чем просто гордость, больше, чем их отличительная черта.

Для венесуэльца быть венесуэльцем — это не просто принадлежать к определенной нации, это, прежде всего, возможность выделиться среди тех, кого называют чужаками, приезжими, кого именуют «мусиус». И именно иммиграция оказала решительное влияние на формирование этой черты в креольском характере. Привычные к жизни размеренной и почти провинциальной, они вдруг оказались среди огромной массы отчаявшихся людей, прибывших сюда отовсюду в надежде начать новую жизнь, и настроенные весьма решительно, чтобы пробить в этой жизни дорогу — дорогу, как можно более широкую — и, как следствие, креолов, неожиданно для них самих, захлестнули эти людские волны, и их почти снесли те, у кого ничего не было, но кто очень хотел получить многого.

Итальянцы, португальцы, испанцы, немцы, славяне, даже арабы, евреи и турки прибыли сюда с пустыми руками, не гнушались работать за гроши, иногда лишь за еду, готовые отнять работу у тех, у кого она уже была, и выполнять ее за половину прежней оплаты, за десятую часть цены.

Волна за волной приезжали сюда люди, кого в Европе расшвыряла война. Но креолы не были готовы к подобному вторжению и вначале растерялись, затем эта растерянность сменилась раздражением и, в конце концов, все это переросло в ярость, и чтобы хоть как-то защитить себя от тех, кто оказался более сильным, они выработали в себе то, что теперь мы называем «венесуэльским характером», эту смесь из презрения, злости и одновременно страха, и что в течение многих лет служила им и оружием, и системой, а после того, как людское море схлынуло, осталось в виде привычки.

Очень многие указывают и даже обвиняют их в том, что сделали они это из-за своей неспособности, из-за того, что не были достаточно стойкими и не смогли удержать свои позиции перед чужаками, кто оказался более трудолюбивым и более хитрым, но, в конце концов, не стоит обвинять только их самих. Не их вина, что мир накрыла война, что появились миллионы голодных людей, готовых ухватиться за любую, малейшую возможность, какая им представилась.

Но, тем не менее, все закончилось почти неожиданно. Весь этот феномен взрывного развития и иммиграции остановился, буквально умер, 23 января 1958 года после свержения диктатора Переса Хименеса. Начиная с этого момента, та часть венесуэльского общества, представлявшая из себя самые низшие сословия, и кто больше всех ненавидел иностранцев и винил их в том, что это они поддерживали диктаторский режим — ошибочно, конечно — начали расправляться, практически безнаказанно, с теми, кого считали чужаками.