Путешествие на «Париже»

Когда же настал черед идти в школу Лоику, тот стал требовать, чтобы в школу послали и Жюли – угрожая, что, если ее не отправят в школу, он станет прогульщиком. В конечном счете родителям пришлось согласиться – в любом случае учить Жюли плетению кружев к тому времени мать уже больше не могла. Лучше всех учился Лоик, правда, дольше всех в школу ходила Жюли – до самого начала войны.

Лоик, как и все мужчины в их семье, работал в порту – до тех пор пока в семнадцать лет не решил идти на фронт. Именно тогда он и признался Жюли, что хочет стать писателем.

Вечером накануне его отправления они сидели вдвоем на берегу моря и смотрели на освещенные огнями корабли. Родители – на этот раз они не испытывали ни капли той гордости, что распирала их в 1914, – остались дома; они были расстроены и сердиты. Брат и сестра молча наблюдали, как волны окатывают причалы, и вдруг Лоик вынул из кармана статью из местной газеты. У Жюли не было никакого настроения что-либо читать, и она безучастно пробежала глазами этот пронзительный рассказ о том, как Гавр, набитый французскими частями и международными войсками, стал совершенно иным городом. Но дойдя до конца, она изумленно замерла – статья была подписана инициалами Л. В.

– Это твоя? – едва слышно выдохнула Жюли.

Она почти лишилась голоса.

Лоик, смущенно улыбнувшись, кивнул.

– Жюли, я хочу написать о войне, – принялся объяснять он. – Не просто статьи, а историю обыкновенного солдата. Но как я могу это сделать, если не пойду воевать? Если я, как маленький мальчик, останусь дома?

И действительно, его письма с фронта была написаны с мельчайшими подробностями – Лоик явно писал главы созревавшей в его голове книги. Во время военной подготовки его письма были довольно невинными и были полны патриотических слов вроде «страна», «долг», «товарищеская поддержка». Но как только он очутился в окопах и его жизнь резко переменилась, его тон тоже стал куда более резким. Порой казалось, будто Лоик описывает события для того, чтобы вычеркнуть их из памяти, отправить подальше и сохранить на будущее. Он не слал сестре слащавых описаний – он рассказывал все как есть, со всеми, даже чудовищными, подробностями. Жюли не раз снились и раненные колючей проволокой солдаты, и потрошение лошадей, и бойцы с обмороженными пальцами. Эти сны были такими отчетливыми, будто она все это видела наяву.

– «Идиоты», – грустно пробормотала она. – «Несчастные дураки». Николай, конечно, так не думает. Он просто передо мной рисовался, чтобы оправдать свое дезертирство.

Жюли вспомнила его комплименты, и как они танцевали, и как целовались, и глаза ее вспыхнули страстью. Несмотря на его грубые слова, она надеялась, что они еще встретятся, что их роман не закончен.

Оттолкнувшись от поручня, Жюли вошла в первую попавшуюся дверь. А когда она наконец попала в огромную кухню первого класса – ярко освещенную комнату, где пар мешался с дымом и царила славная суета, – она сразу повеселела.

Работники в поварских колпаках и длинных фартуках, то и дело заглядывая в духовки и огромные медные котлы, трудились не покладая рук, а над ними, подобно игрушкам на рождественской елке, болтались ковши, половники и прочая кухонная утварь. Жюли с удовольствием вдохнула запахи, исходившие от будущего обеда пассажиров первого класса: нежного маслянистого рыбного супа, жареной баранины и ростбифа, глазированной моркови и свежего хлеба. Краем глаза она заметила, как кондитер доводит до совершенства всевозможные торты и пудинги, каждый из которых украшен фруктами, орехами, кремом или шоколадом. Жюли облизнула губы. В темной кухне в нижней части корабля, где основой всех блюд был жареный лук, у нее ни разу не проснулся аппетит.

Заметив, что один из поваров – крепкий, добродушного вида старик – на минуту прервал работу, Жюли ринулась прямо к нему.

– Лимоны! – вскричал повар. – А в следующий раз чего он попросит? Шампанского?!

Старик насыпал в мешочек отборных лимонов и протянул их Жюли.

– Лимоны для старика Паскаля, а это, мадмуазель, для вас. – И, подмигнув Жюли, он вложил ей в руку шоколадный эклер.

* * *

Констанция сидела на краю постели и раздумывала, когда ей отправиться к врачу. Серж сказал: «Чем раньше, тем лучше», но что именно значило это «раньше», она не имела ни малейшего представления. Во время своего пребывания в Париже Констанция заметила, что у французов совсем иное представление о времени, чем у американцев. Они часто поздно приходили, поздно ужинали, допоздна засиживались в гостях и поздно вставали. Констанции уже не сиделось на месте, но ей не хотелось прийти в клинику раньше доктора.