Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже

Мы испуганно пялили глазенки в небо, обуянные страхом, беззвучно читали известные нам молитвы, моля о благополучии для дома, для отца и для матери.

Если же месяц поднимался в небе стоймя, это являлось поводом для радостных криков, шума, гама, ликования.

Месяц, батюшка, дай лепешечку,
Нет, не лепешечку, а братишечку, -

распевали мы и с воплями и визгом переворачивали вверх тормашками дом и всю улицу.

Мне кажется, что у моих спутников этот страх перед лежащим месяцем сохранился со времен детства. А может быть, и нет? Может быть, страх этот пришел к людям со времен детства человечества, из глубин десятков тысяч лет развития человеческого общества?

Я всем сердцем желал, чтобы сейчас совершилось чудо. Да, чудо, чтобы на полутемной улице Хартума вдруг очутился огромный телескоп, и эти люди увидели бы на поверхности луны вымпел с гербом СССР, с пятиконечной красной звездой и воочию убедились, что могущество человека оставило след даже на светильнике Аллаха.

В другое время я пошел бы со всеми вместе в мечеть, а сейчас не мог этого сделать, даже через силу.

Я беспартийный, если и совершу намаз, никто не попрекнет меня за это.

Когда умирает кто-нибудь из родственников или знакомых, то всю первую неделю после похорон, а затем в двадцатый, в сороковой день и в годовщину смерти в доме покойного устраиваются поминовения и моления. Хотя я уверен, что все эти россказни о переселении душ, о том свете, о рае и аде, и так далее, и тому подобное - чистейший вымысел, все-таки вместе со всеми вздымаю руки. Хотя умом я дошел до определенного вывода, мои руки порой подчиняются обычаям.

Мальчиком я раза два или три убивал змей. Кетменем или тешой[22] разрубишь змею надвое, и две змеи самостоятельно двигаются в разные стороны. Чувство отвращения и брезгливости закипает в тебе, и ты разрубаешь гадину на десять, на двадцать, на сорок частей, и все они продолжают извиваться. Кажется, что даже и в таком состоянии змея грозит тебе смертью.

Недаром говорят в народе, хоть бычок и умрет, но пугающий взгляд его глаз не умрет никогда.

Паломники свернули в узкую улочку, ведущую к мечети. В этом городе высокие минареты видны издалека и найти по ним мечеть не представляет труда.

Я пошел дальше и очутился на вечернем базаре. По-видимому, здесь апрель - самый разгар лета. Базар полон арбузов и дынь, бананов и апельсинов, яблок и груш, различных местных фруктов, не ведомых мне ни на вкус, ни по названию.

Торговцы разложили свои товары на длинном прилавке, разделенном перегородками и освещенном керосиновыми лампами. В сторонке сидела на циновке женщина с мальчиком и на железном переносном очаге готовила кофе.

Чуть поодаль на такой же жаровне молодой человек варил что-то вроде густой мучной похлебки. Едоки, усевшись вокруг прямо на земле, ужинали.

Такую картину можно было наблюдать в начале тридцатых годов и на моей родине. Советская власть была еще молодой, а в нашей Средней Азии и того моложе, и пока не взяла в свои руки все отрасли производства и бытового обслуживания народа, каждый вечер на пустыре в нашем квартале собирался обжорный ряд. Женщины, старики и старухи на мангалах, сколоченных из старых ведер, варили домашнюю лапшу, манты, начиненные почти одним луком, или же торговали распаренным горохом. Приехавшие из кишлаков дехкане поодиночке, по двое приходили из караван-сарая на этот пустырь, покупали каждый себе по вкусу то или иное блюдо, и тут же, усевшись на корточки, ели. И затем расходились по своим делам или возвращались в караван-сарай.

Позже обжорные ряды исчезли, приезжие привыкли к чистым, опрятным столовым. Однако во время войны переносные жаровни опять задымили на улицах и площадях, опять появились уличные творцы плова, лишь издали показывавшие котлу масло и придававшие шафраном и другими приправами своим творениям только внешний блеск взамен вкуса и питательности.

Наверно, уличные ужины суданцев тоже преходящая картина. Посмотришь на открытые лица, на натруженные руки жителей Хартума и поймешь, что они только начинают пользоваться первыми плодами свободы и независимости.

Мои спутники вышли из мечети, и я пустился догонять их.

Большинство ларьков, лавок и магазинов сегодня закрыты. Купцы и ремесленники-мусульмане не работают по пятницам. Редкие открытые магазины принадлежат грекам, армянам и другим представителям христианской религии.

Изрядно побродив по городу, мы наконец отыскали обувной магазин. Наш казначей купил всем по паре резиновых чувяк и, сменив на суданские деньги некоторое количество долларов, ссудил каждому по три фунта на карманные расходы.

Мы не зря пустились на поиски специальных чувяк. По правилам хаджжа, паломник должен ступить на землю Саудовской Аравии в особом одеянии, к которому не прикасалась бы машинная или ручная игла. Чувяки, которые мы купили, были целиком литые и не имели ни единого стежка.

От длительного хождения мы очень устали и проголодались и поэтому чье-то предложение взять такси было поддержано единогласно.