Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже

― Паломник. Вернее, врач группы паломников.

― А если я наябедничаю вашему руководителю, что вы пьете? — шутливо спросила девушка.

― Не советую. Первое Мая на носу. Если ваше начальство узнает, что вы наушничаете и ссорите между собой пассажиров, вас лишат праздничной премии, ― отшутился я.

Внизу расстилалась Ливийская пустыня. Через час начнется Нубийская пустыня. Пустыня за пустыней. Ни деревца, ни озерка, ни речки. В прежнее время можно было увидеть внизу караваны верблюдов. Пустыни эти в течение тысячелетий были ареной кровопролитных битв. Египтяне, эфиопы, суданские племена, войска пророка, а позднее англичане, огнем и мечом прошли эти места, оставляя за собой реки крови. Воевали за землю, за власть. Внедряли новую религию, сражались ради утверждения своих толкований религиозного учения, ради того, чтобы сменить одного султана другим, и так далее и тому подобное. Здесь возникали и гибли государства, появлялись и бесследно исчезали города и оазисы.

Когда мысли отправляются гулять по бесконечным просторам истории, они обязательно ринутся на дороги еще более длинные, имя которым Вечность. Потом вдруг очнешься и увидишь, что мысли твои зашли в темный тупик и, не находя выхода, отчаянно бьются, как выброшенная на берег рыба. Но у меня есть друг и коллега Искандар, который находит ответ на любой вопрос. Летом прошлого года он потащил меня путешествовать по Гиссарскому хребту. Я впервые оказался у безлюдных подножий уходящих в поднебесье гор, среди нагромождения скал в миллионы раз больше и старше меня, и все мое существо охватила робость. Меня, человека родившегося и выросшего в долине, поразила и подавила мощь гигантских гор, картина этого таинственного музея природы. А Искандар, которому все это было нипочем, восторженно говорил о бесконечности вселенной, о вечности.

― Ораторствуешь впустую, ― заметил я.

― Ты, как всегда, откровенен, ― громко захохотал он. ― За это тебя и люблю.

― Не болтай. Я много читал и слушал немало разговоров на эти темы, но все в одно ухо входят, а из другого выходят. Ничего не остается в голове.

― Почему?

― Общие слова. Ни капельки конкретного представления.

― Бедняга! Ты не можешь представить себе вечность? ― произнес он тоном учителя, утомленного долгим рабочим днем и оставшимся провести дополнительные занятия с отстающим учеником. ―Хорошо, скажи, какой отрезок истории, сколько веков ты можешь себе представить?

― Сколько веков? Пять-шесть тысяч лет, скажем.

― Молодец. Это еще ничего, ― сказал Искандар. ― Отложи в сторону эти пять-шесть тысяч лет и представь себе какой-нибудь хауз.[18] Нет не хауз, представь себе стадион на сто тысяч мест…

―При чем здесь стадион?!

― Говорят, представь, значит, представь!

― Ладно, представил.

― А теперь представь, что этот стадион до краев заполнен просом. Представил? Теперь вообрази, что раз в сто тысяч лет на стадион приползает один муравей и из этого огромного хирмана[19] уносит одно-единственное зернышко. Вообразил?

― Да.

― Вот и подсчитай. Срок, за который муравей перетащит все просо, по сравнению с вечностью все равно, что одна песчинка по сравнению со всей пустыней Кара-Кум или капля воды по сравнению с Тихим океаном. Дошло?

― Да, ― у меня перехватило в горле. Я чувствовал, что все эти дипломы, аттестаты и свидетельства, которые хранятся у меня дома, будто добыты мной не честным трудом, а как-то иначе, не подобающим порядочному человеку путем… Как жаль, что нет сейчас со мной Искандара! С ним мне не было бы так тоскливо.

― Исрафил!

― Что?

― Неужели ты еще не выспался?

Он что-то промычал в ответ.

― Ну, и соня же ты! О чем мы с тобой договаривались?!

― А? О том, что будем друзьями.

― Тогда поговори со мной.

― Сейчас, ― сказал он, повернулся ко мне, закрыл глаза и захрапел.

Я выпил прихваченный из буфета коньяк в надежде на то, что это поможет мне уснуть, иначе бы я не решился на такую вольность на виду у ученых мужей ислама. И без того они посматривали косо на мое курение, на мою шевелюру, на фотоаппарат. Черт бы побрал эту бессонницу! Если бы я не сдал чемоданы в багаж, принял бы снотворное. Хартум не тетин город, чтобы по прибытии туда я мог бы свернуться калачиком и выспаться.

― Исрафил!

― А?

― Взгляни на пустыню.

― Ну и что?

― А то, что собеседник стал теперь такой же редкостью, как перо жар-птицы. Поговори со мной, прошу тебя! Ты читал когда-нибудь Хайяма?

Послушай:

Во сне сказал мне пир:[20]

 «Покинь свою кровать,Ведь розу радости нельзя во сне сорвать.
Ты лежебок, все спишь, а сон подобен смерти.
Встань! Ведь потом века тебе придется спать!»

Как мог я перевел рубай на русский язык. Исрафил сказал:

― Стало быть, и во сне можно услышать мудрые вещи. Спи, дорогой.

Я думаю о болезни, а тот кто лечит меня, думает о красоте моих глаз, говорила как-то одна больная женщина…

Жилище на Ниле