Путешествие на «Тригле»

Мы мчались по ухабистым крутым подъемам, ныряли в ущелья, неслись мимо выветренных, угрюмых скал.

Наконец прямо передо мной выросла серая громада Эски Кермена. Гора лежала, как погибший броненосец с плоской палубой, зелень стекала с его бортов, черные дыры пещер зияли, как разбитые иллюминаторы.

Не останавливаясь, мы пронеслись под отвесными скалами, обогнули северную, тупую, как корма, оконечность горы и помчались дальше, в глубь ущелья.

Я не утерпел и оглянулся.

Эски Кермен серым уступом высился позади. Он был все еще похож на корабль. Кроны одиноких деревьев на его вершине развевались, как флаги.

ЭТО ОЧЕНЬ ЗДОРОВО: ТАМ ПОД ВОДОЙ БЕЛЫЙ ДОМ, А ТУТ МЕРТВЫЙ ГОРОД НА СКАЛЕ. ЧТОБЫ ВСЕ ЭТО УВИДЕТЬ, СТОИТ ЖИТЬ!

Мы выехали на шоссе, и Симферополь стал приближаться к нам со скоростью 120 километров в час.

НЕ СКОРОСТЬ, А ПУСТЯКИ!

Я даже не держался за кольцо.

В СИМФЕРОПОЛЕ

В городе я распрощался с Лёсиком и пошел на вокзал покупать билет.

Около закрытой кассы стояли Рощин-второй и человек в зеленой кофте. Рядом с ним сидела на чемодане женщина в мужском пиджаке.

— А, художник! — сказал Рощин-второй. — Как ваши дела? Вы оттуда?

Я кивнул.

— Домой?

— Да.

— А мы в Батуми. Там, говорят, есть бассейн с морскими животными. Хочу устроиться. Этот товарищ со мной. Вы его помните?

Желто-зеленый человек с отвращением посмотрел на меня.

— Нет.

— Кассу скоро откроют?

— Билетов на сегодня не будет.

Я ушел с вокзала, снял комнату в гостинице, купил в магазине пачку картона и коробку красок.

Я заперся и стал писать.

На первом листе я написал густо-зеленую воду.

Сквозь нее угадывалась скала. На скале сидели крабы. Красные, как кровь, глубоководные крабы, про которых рассказывал Павлов.

Из глубины спиной к нам всплывал водолаз.

Он засмотрелся на крабов и висел в воде, раскинув руки. Ноги его касались скалы, потревоженные животные сплелись около ног в красный бесформенный клубок.

На картине был плохо виден водолаз, плохо скала, и только крабы выступали из черно-зеленой воды, как капли крови.

В этой картине было что-то интересное. Мне она сразу понравилась, хотя это был всего-навсего эскиз, жалкий кусок картона, с которого еще придется писать на холсте настоящую картину. Тут все было написано сумбурно. Я волновался. Я никогда так не волновался, разложил на полу картонки и стал набрасывать сюжеты будущих картин.

На одной я нарисовал тонущий мяч и креветок, нападающих на него. «Креветки, играющие в мяч» — так я решил назвать этот рисунок. Еще был дом. Серый, как облако, плохо различимый из-за мутной воды дом и парящие в воде, танцующие около него люди.

Я писал эти эскизы неделю. Только когда кончились листы и краски, я купил на последние деньги билет и в жестком, переполненном вагоне уехал на север.

Я лежал на верхней полке под тусклой лампочкой и, закрывая глаза, представлял себе будущие картины.

Поезд ревел и мчал душный вагон навстречу северной непогоде.

РАССКАЗЫ

Осьминог на скале

Я часто видел на дне маленьких, как паучата, осьминожков, а вот настоящего, с копну сена, про каких рассказывают бывалые рыбаки, долго не встречал.

И наконец повезло.

Был вечер. Солнце пробилось через узенькую щель между облаками, облило море неярким светом, начало опускаться за горизонт.

Гасло небо. Гасло, голубело морское дно.

Я плавал с ластами и маской около восточной оконечности острова. Берег отвесной стеной опускался в воду и заканчивался внизу галечной осыпкой.

Сумеречная тень лежала на воде. Каменная стена была неразличима.

Я плыл прямо на нее.

Вокруг — темнота, густая и холодная. Только подо мной на глубине белым пятном — галька.

И вдруг из полумрака выплыло что-то серое. Выплыли и уставились прямо на меня два черных настороженных глаза.

Глаза были плоские, полуприкрытые белыми шторками век.

Я не сразу понял, что уже нахожусь у стены и что это смотрит на меня осьминог. Он сидел в расселине.

Я даже вздрогнул — таким большим показался он мне сначала.

Мы смотрели друг на друга.

Глаза привыкли к сумраку, и я стал лучше видеть его.

Осьминог был весь в мелких белых складках, словно обсыпанный чешуйками пепла. Тело его то раздувалось, то опадало. Он дышал.

Слабое течение несло меня мимо скалы. Я шевельнул руками, чтобы удержаться на месте. Осьминога это испугало. Щупальца его, распластанные по скале, пришли в движение. Они начали скользить и собираться все сразу, как по команде. Осьминог горбился, надувался. Белые кольца присосок двигались вместе со щупальцами, мерцали, гасли — животное подбирало их под себя.

Наконец осьминог перестал расти вверх, осел, расплылся, повернулся спиной вниз и легко выскользнул из расселины. Он плыл задом наперед, выталкивая из себя воду, как медуза, раздувая и сокращая тело.

Я оторопело подался назад. Раскинув щупальца в стороны, осьминог, как на парашюте, сел на дно, потом покатился вбок и, сойдя с белого галечного пятна, пропал из виду.