Путешествие на Восток

Бейрут. 2 Июня. По приезде сюда узнали мы, что нам доведется здесь прожить 18 дней в ожидании австрийского парохода. Слишком много для Бейрута, не смотря на то, что нам очень покойно и хорошо в прекрасном доме Базили, что вид из окон на синее море, на горы Ливанские, на зеленые сады, облегающие город, чудно прелестен. Я хотел воспользоваться этим временем, чтобы съездить в Дамаск, но Базили отсоветывал, стращая жарами. Между тем больших жаров еще нет, и я очень удобно мог бы съездить. Досадно. Положение Бейрута чрезвычайно живописно. Ничего лучше в создании мира не придумано, как это слияние синевы моря с зеленью древесною. Прогулка по Рас-Бейруту – набережная по мысу вдоль моря. Рас по-арабски значит голова и мыс… За полчаса от города роща De Pins. Прорезывающие ее аллеи навели на душу мою грустное воспоминание о Лесной даче. Потом спустились мы к реке, ныне маловодной, но зимою заливающей большое пространство. Ныне на ложе реки вместо воды растут во множестве кусты розового лавра. Кое-где густая зелень деревьев на берегу. Редко встречаешь на Востоке картины подобной сельской красивости и свежести. Для меня это лучшие картины. Любителям грандиозного есть также здесь на что полюбоваться – величавым амфитеатром Ливанских гор. По берегу моря здесь и там встречаешь остатки молы, колонн, которые доказывают, что некогда рейд и набережная были хорошо и великолепно устроены. Говорят, что и теперь за несколько десятков тысяч пиастров можно бы исправить пристань и сделать ее безопаснее. Вообще Бейрут в других руках мог бы легко сделаться одним из лучших и приятнейших городов в мире. Базили написал очень любопытное сочинение о Сирии. Он уже в Петербурге читал мне несколько глав из него, а здесь прочитал другие. В статистическом, историческом и политическом отношениях он очень хорошо знает этот край. Жаль, что в дипломатической нашей совестливости не позволяется ему напечатать это сочинение. Везде все обо всем пишут. С журналами и политическими трибунами тайна изгнана с лица земли. У нас одних нашла она себе убежище, как истина в колодце. Мы одни притворяемся, что ничего не знаем, ничего не видим. Всего забавнее, что наша молчаливость не спасает нас от общего нарекания, что мы во все вмешиваемся, во все пронырством своим проникаем и ценою золота покупаем все тайны всех государств и народов. Разумеется, излишняя болтливость и нескромность не годится; но есть пределы и гласности и сокровенности. Третьего дня провел я вечер у австрийского консула, славянской породы. Жена его пела, между прочим, романс Вьельгорского: Любила я, в немецком переводе. Музыка – язык всеобщий. Пушкина в Бейруте не знают, а Вьельгорский дома. Тут был капитан австрийского военного парохода. Он везет из Алена в Триест лошадей для императора. В Мадере и Лисабоне видел он наши военные корабли и ставит их выше английских, особенно по исправности, скорости и точности маневров наших. Я полагаю, что у нас недостаток в офицерах – и то потому, что у нас все стоячие флоты: негде им набраться навыка и практических сведений; просто негде натереться. Кронштадт, Николаев, Севастополь – дыры, где глохнет их деятельность и русская смышленость. По счастию узнал я, что городские ворота довольно свободно растворяются, и по вечерам брожу по берегу моря, прислушиваясь, как волны с плеском и шумом раздробляются о камни и скалы, коими усеян берег. С грустью думаю, что проведя всего около трех месяцев в здешних краях, и из этого итога только 35 путных дней насчитается в пребывание в Иерусалиме. Ни Назарета, ни многих других Святых Мест я не видал. Не увижу Дамаска. Это в моей судьбе: в ней ничего полного не совершается. Все недоноски, недоделки. Ни в чем, ни на каком поприще я себя вполне не выразил. Никакой цели не достиг. Вертелся около многого, а ничего обеими руками не схватил, начиная от литтературной моей деятельности – до служебной и до страннической. Многие, с меньшими средствами, с меньшими способностями, с меньшим временем в их распоряжении, более следов оставили по себе, духовных и вещественных, более сотворили, изведали и более пространства протоптали. Впрочем, это во мне и со мною не случайность, а погрешность, недостаток, худое свойство моей воли, нзлишняя мягкость её, которую не умею натянуть и которая свертывается при слабом прикосновении к ней мысли.

Есть картина Мурилло, изображающая мать, которая ищет в голове маленького сына своего. Она находится в Мюнхенской галлерее и известна под именем: vieille femme épouillant un enfant. – Сказать о ней Гоголю, если картина ему неизвестна, чтобы утешить его от нападений наших гадливых, чопорных критиков, у которых также, если поискать в голове, вероятно найдешь более вшей, нежели мыслей.