Путешествие на Восток

В Субботу пришел австрийский пароход, прибывший на нем из Константинополя… дал нам известие об отъезде Павлуши и другие Стамбульские вести. В Воскресенье пришел русский бриг Неандер с архимандритом Софониею и Галенкою. У Базили обедали архимандрит, капитан брига Рябинин и граф Бутурлин с сыном, променявший свое русское графство, свои русские поместья и свою коренную личность на состояние не помнящих родства и приписанных к Римской церкви. Итальянцами им не бывать, разве потомкам их, а Русскими они уже не суть. Если все это по убеждению и для спасения души, то и прекословить нечего. В некотором отношении можно иногда пожалеть о них, по еще более должны им позавидовать, ибо временные блага принесли они в жертву вечным.

В Понедельник, в Духов день, архимандрит служил обедню в греческой церкви. В отступнике Бутурлине замечательно много русского духа и вообще русской складки. Он даже усердный читатель Северной Пчелы, и говорил, что по отъезде из Италии, тоскует по ней. Ему известны и приснопамятны выходки Булгарина против толстых журналов.

Во Вторник, к пяти часам по полудни, сели мы на австрийский пароход «Шильд». Он был окрещен во имя Ротшильда; но Ротшильд не согласился быть восприемником его и пароход обезглавили. Дня два пред отъездом нашим дул сильный ветер и раскачал море. До острова Родоса нас порядочно било, тем более, что машина не в соразмерности с величиною судна. Мы шли медленно, узлов по пяти в час. Пароход новый и деревянная обшивка его, хотя очень щеголеватая, не обдержалась и не отселась. Никогда не слыхал я подобной трескотни и скрипотни. Казалось, что все лопается, трескается и того и смотри – распадется. Со всем тем, в Субботу, в 4-м часу по полудни, бросили мы якорь в Смирнском рейде и к 7 часам были мы уже заключены в свою карантинную тюрьму.

На Смирнском рейде стоял французский пароход, отправляющийся в Константинополь – и на нем Ламартин. Если турецкое правительство не было бы нелепо, то оно засадило бы Ламартина в карантин, вместо того, чтоб дать ему богатое поместье в своих владениях. Ламартин перевернул Францию вверх дном и после того бежит из неё как кошка, когда напроказит и разбросает посуду; а Диван, который ищет покровительства и милости Франции, оказывает неслыханное благодеяние безумцу, от которого все партии во Франции отказались и которого все равно обвиняют. Да и он хорош, устроив у себя республику, христарадничает у потомков Магомета и записывается к ним, более нежели в подданство, а в челядницы, ибо идет питаться их милостынею и хлебом.

На возвратном пути ничего замечательного не было. Плыли мы по знакомой дороге и мимо знакомых островов, только приставая к некоторым, а не выходя на берег, согласно с карантинными правилами. Либеральные врачи вопиют против карантинов, но они видят в них вопрос, более политический, нежели вопрос общественного здравия и негодуют на них как на стеснение свободы человеческой – наравне с цензурою, с запретительными тарифами и пр. и пр. Дело в том, что, со времени учреждения турецких карантинов, о чуме в Турции не слыхать. Это лучшее свидетельство в пользу карантинной системы – разумеется благоразумной и умеренной, а не произвольной и излишне притеснительной. Что чума заразительна, что неограниченная свобода тиснения, в своем роде, общественная чума, что безусловная свобода торговли мечта не сбыточная, все это оказывается на практике вопреки человеколюбивых и благодушных теорий. Смирнский карантин очень порядочен – на берегу моря, свежий ветер от него утоляет жар и шум разбивающихся волн сладостно пробуждает внимание. Комнаты просторны и чисты, вероятно потому, что султан на днях проехал чрез Смирну, и на всякий случай все в ней освежили и побелили. Точно тоже делается и на святой Руси. Карантинная стража не пугает, как в Одессе, своими смертоносными мундирами, забралами и проч. У нас все пересолят. Между тем наблюдательность здешней стражи очень бдительна и вовсе не докучлива. Я бросил бумажку из окна и чрез несколько времени пришел ко мне один из надзирателей и спросил меня: я ли бросил? На ответ мой, что я, просил меня вперед не делать. Сошел в сад, подобрал все лоскутки бумаги, апельсинные корки и бросил их в море. Обедаем мы с августейшего стола, то есть, обед наш готовится поваром из Смириской гостинницы Des deux frиres Augustes. В карантине с нами англичанин Робертсон, сын датского консула в Смирне Iong с женою, ребенком и братом, барон Шварц, баварец, наш Иерусалимский спутник, два немецких живописца и около ста человек разного сброда. Вечером Турки поют, играют в жгуты на дворе. Много в них живости и веселости. В то же время другие Турки обращаются к Востоку и не смущаемые ни присутствием нашим, ни играми своих братьев – с благоговением совершают, пред открытым небом, свою вечернюю молитву. В числе стражи есть турецкий офицер, балагур и шутник; около него собирается кружок и потешается его рассказами и разными выходками.