Путешествие на запад

Мазь северянин разогрел в медном ковшичке над лампой. Для того, чтобы применить ее по назначению, ему пришлось разворачивать забившегося в дальний угол Джела, словно ежа. Джел неправильно его понял и поэтому совершенно не желал, чтобы этот человек до него дотрагивался. Кир натер ему мазью виски, спину - должен был живот, но Джел не дался, и кир сказал: "Вот ты звереныш... Ладно, так сойдет", - ступни ног, завернул в нагретую от раскаленного на жаровне камня простыню, напоил теплой водой с вином и медом и набросил сверху два одеяла. Потом сказал: "Теперь спи, горе каторжное", - и погасил лампу. Джел потихоньку согрелся, боль не возвращалась. Кир не уходил, сидел на кровати.

Джел понимал, что с ним возятся, а он испытывает чужое терпение. Но почему возятся? Зачем? Делают из него пятнадцатитысячного раба, который доверяет людям и не скалится на каждый жест и каждое слово в свою сторону, как щенок-каторжонок? А что такое эти пятнадцать тысяч? Сколько это - много или мало? Насколько выше цены мешка огурцов?..

Истории и географии Джел нахватался, а цену деньгам в точности не знал. И как вести себя, если ты раб, а кто-то хозяин, не знал. Как отвечать благодарностью на доброе дело, если у тебя ничего нет и отплатить нечем, не имел представления. Что-то надо было сделать, чтобы его хотя бы перестали считать зверенышем. Он же не настоящий каторжник и вовсе не дикарь...

Джел отыскал в темноте ладонь кира и взял того за руку. Подумал, что, может быть, тот примет жест за извинение и знак доверия. Все же люди здесь живут иначе, ближе, проще, без соблюдения святого права личной дистанции, без обязательного правила взаимного согласия на нарушение этой дистанции, без запрета на внешние эмоции, если тебе такого согласия не выдали. Но зато и без полного раскрепощения, если вдруг кто-то получил намек, что подойти ближе можно.

Прошло секунд пять взаимного непонимания и нерешительности. Видимо, Джел опять что-то сделал не так. Кир отдернул ладонь и быстро встал. В темноте стукнула дверь, зазвенели ключи. Джел отвернулся к стене и вздохнул с облегчением. Он был рад, что все-таки это не та благодарность, которой от него ждут. "Простите, целоваться-обниматься, как все вы тут делаете, я не полезу", - пробормотал он и закрыл глаза.

Сейчас он пристально рассматривал отражение в зеркале, пытаясь найти еще хоть какие-нибудь различия между собой сегодняшним и собой на Внешних Станциях три месяца назад. Веснушки на носу и скулах, почти уже не видные под загаром, - их он никогда не замечал раньше. Заживающий рубец от ошейника под подбородком. Слегка одичавший темный взгляд. Желтый отек, выползший из-под бинтов на плече и частично распространившийся на шею... Это ли хваленая внешность, за которую можно отвалить на аукционе цену, равную десятикратной взятке тюремному жадному начальству?..

Внешне он не был похож на тарга, южанина-арданца, островитянина, или полукровку, и в физиономии его было много всяких "но": лицо округлое, но не плоское, скулы выступают, но не слишком; светлая кожа, но глаза, каких здесь не встретишь - радужка угольно-черная, зрачка не рассмотреть ни при каком освещении, будто его нет совсем; тяжелые веки; округлые четкие брови; небольшой нос, не очень тонкий, но аккуратный и правильный; рот крупный, но не грубый; крупные, ровные, как хорошо подобранный жемчуг, зубы; прямые черные волосы, густые и жесткие, без характерного красновато-коричневого арданского отлива или синеватого птоорского; крепкая шея и плечи. Модификант, как он есть. Работа художника. Сильный и выносливый, к тому же.

В мире, где нет возможности произвести любую коррекцию фигуры, сменить свое лицо на имплантат или до рождения быть генетически запрограммированным на определенный эстетический образец, природная красота должна высоко цениться как товар. Ладно, может, это и обидно, но пусть лучше так. Сам себе он нравился, хотя особым нарциссизмом не страдал. Hа Аваллоне все выглядели так, все были одинаковы.

Аваллон он помнил хорошо и был сейчас благодарен своей далекой родине за то, чем обладал по праву рождения: в аваллонское наследство входила не только художественно оформленная внешность, но и приспособленная к двойному, по сравнению со стандартом, тяготению мускулатура, тяжелые очень крепкие кости, нервная система, способная адаптироваться к чему угодно за максимально короткий срок и сдержанный, но, тем не менее, неисправимый оптимизм. С первого взгляда в нем можно было заподозрить ловкость, мгновенную реакцию; реальную же силу, которой он обладал - никогда.

Работающий на глюкозе микропроцессор относился уже к наследству Внешних Станций и тоже успел зарекомендовать себя как вещь, в большинстве случаев чрезвычайно полезная.