Путешествие на Запад. Том 3

На грешную красоту очи его не глядели,
Грешных речей невнятен был ему сладкий звук.
Хуже гнили и тлена были ему противны
Взгляды очей прелестных, блеск ожерелий дивных,
Розовых уст улыбка, пожатье ласковых рук.
Что для него богатства, жемчуг бесценный, злато,
Шелковые одежды, каменные палаты,
Если закону Будды себя посвятил монах?
Если светом небесным сердце его объято,
Что для него соблазны? – пепел, песок и прах!
Хитрая чародейка множила обольщенья,
Сладостные усмешки, дерзостные движенья,

Но, как замшелый камень, был он и слеп и глух,
Взору его приятны были иные виденья,
Лепету слов любовных был закрыт его слух.
Женщина, как светильник, ярким огнем горела,
Страсть в ее теле нежном бурным ключом кипела,
Но от огня не таял мудрого сердца лед:
Тщетно льстивые ласки красавица расточала,
Сбрасывала одежды, скидывала покрывала,
Сетью уловок тайных праведника оплетала, —
Горек устам блаженным был тот душистый мед!
От шелковистых прядей, полунагого стана,
Яшмовых украшений он отвращал лицо,

Тихо творя молитву, твердо и неустанно,
Рук ее влажных, льнущих он размыкал кольцо.
Молвила чародейка: «Ты мне всего дороже,
Я ж красою своею на Лю Цуй-цуй14 похожа,
Лучшего из достойных лаской могу увлечь,
Так отчего со мною не разделяешь ложа
И для утех любовных вместе не хочешь лечь?»
Стягивая потуже рясу из ткани грубой,
Праведник отвечал ей: «Пусть твои ласки любы
Тем, чьи молитв священных не повторяют губы,
Тем, кто мирским усладам жизнь свою посвятил,
Я ж не из тех монахов, кто на соблазны льстится,

Кто свою душу предал чарке или блуднице,
Кто, ради наслаждений, светоч свой угасил!»
Отповедью достойной не смущена нимало,
Этим речам суровым дерзкая не внимала,
Снова слова хмельные праведнику шептала,
Тщетно его пытаясь лестью приворожить:
«Я ведь Си-ши прелестной ласковей и нежнее,
Буду тебе покорна – в тысячекрат дружнее,
Чем та с царем Юе-ваном15, будем с тобою жить!»
«Чья же краса сгубила славного Юе-вана, —
В гневе монах ответил, – как не твоей Си-ши?
Я предаваться блуду вместе с тобой не стану,

Не изменю обетам, не поругаю сана,
Не замараю тела, не оскверню души!»
«Царственный брат мой! – тихо женщина отвечала, —
Гневаешься напрасно! Лучше бы ты сначала
Вспомнил завет любовный, высказанный в стихах:
«Кто от любви сгорает, в скорби не умирает,
Дух его в новой жизни радостью расцветает».
Эти слова прекрасней слов твоих, о монах!»
«Что мне в твоих заветах, – молвил мудрец с досадой, —
Пагубны и тлетворны чувства твои и слова,
Лишь в чистоте нетленной я нахожу отраду,
И, как сурмленный остов, ты для меня мертва!»