Путешествие натуралиста вокруг света на корабле "Бигль"

Как-то вечером пришел домидор (объездчик) объезжать молодых лошадей. Опишу его первоначальные действия, потому что, мне кажется, они не отмечались еще другими путешественниками. Табун диких молодых лошадей загоняют в корраль — обширную бревенчатую ограду — и закрывают ворота. Предположим теперь, что человек один, без посторонней помощи, должен поймать лошадь, не знавшую до сих пор ни узды, ни седла, и взобраться на неё. Я думаю, никто, кроме гаучо, ни за что не сумел бы проделать такой штуки. Гаучо выбирает какого-нибудь уже подросшего жеребца и, пока тот мечется по цирку, бросает лассо так, чтобы захватить обе передние ноги животного. Мгновенно лошадь тяжело опрокидывается, и, пока она бьется на земле, гаучо, не ослабляя лассо, обводит его вокруг одной из задних ног, под самой щеткой, притягивает эту ногу к двум передним и затягивает лассо, связывая таким образом все три ноги. Затем он садится на шею лошади и прилаживает к нижней челюсти крепкую узду без удил, для чего пропускает узкий ремешок через кольца на конце поводьев и окручивает его несколько раз вокруг нижней челюсти и языка. Далее обе передние ноги стягиваются вплотную крепким кожаным ремешком, завязанным скользящим узлом. Лассо, связывавшее три ноги, снимается, и лошадь с трудом встает. Теперь гаучо, крепко держа узду, укрепленную на нижней челюсти, выводит лошадь из корраля. Если при этом присутствует еще один человек (в противном случае хлопот гораздо больше), он держит животное за голову, пока первый надевает попону и седло и затягивает подпругу. Во время этой операции лошадь от страха и удивления, что ее стягивают поперек тела, то и дело бросается на землю и не хочет подниматься, пока ее не побьют. Когда бедное животное наконец оседлано, оно еле дышит от страха и все в мыле и поту. Теперь человек, прежде чем сесть верхом, сильно нажимает на стремя, чтобы лошадь не потеряла равновесия, а в тот самый момент, когда забросит ногу на спину животного, дергает скользящий узел, стягивающий передние ноги, и лошадь освобождается. Некоторые домидоры дергают узел, пока животное еще лежит на земле, и, стоя над седлом, дают лошади подняться под собой на ноги. Вне себя от страха лошадь делает несколько бешеных прыжков, а затем пускается во весь опор; вконец измучив ее, человек терпеливо приводит лошадь обратно в корраль, где бедное животное, разгоряченное и едва живое, отпускают на волю. Больше всего хлопот с теми животными, которые не желают скакать, а упрямо бросаются на землю. Все это дело невероятно трудное, но в два-три приема лошадь бывает укрощена. Однако еще несколько недель на ней нельзя ездить с железными удилами и жесткими кольцами, потому что она должна научиться узнавать волю седока по движению повода, а до того и самая сильная узда ничему не поможет.

Животных в этих странах так много, что человечное обращение с ними не связано тесно с собственной выгодой, а потому, боюсь, с таким обращением здесь едва ли знакомы. Однажды, когда я ехал по пампасам с одним очень почтенным эстансьеро, моя лошадь, утомившись, отстала. Этот человек все время кричал, чтобы я пришпорил ее. Когда же я возразил, что жалко лошадь, ибо она совсем измучена, он воскликнул: «Ну и что же — пустяки — шпорьте ее — это моя лошадь». Мне нелегко было втолковать ему, что я не желаю пользоваться шпорами ради самой лошади, а не в его интересах. Он воскликнул в величайшем изумлении: «Ah, Don Carlos, que cosa!» [ «Ax, дон Карлос, что за пустяки!»]. Было совершенно очевидно, что подобная мысль никогда прежде не приходила ему в голову.

Всем известно, что гаучосы — прекрасные наездники. Они не могут себе представить, как это можно свалиться с лошади, что бы она ни вытворяла. По их понятиям, хороший наездник тот, кто может справиться с неукрощенным жеребцом, кто соскакивает на ноги, когда лошадь под ним падает, и способен совершать другие подвиги в этом роде. Я слышал, как один человек бился об заклад, что двадцать раз повалит свою лошадь на землю и девятнадцать раз из них не упадет сам. Я вспоминаю, как один гаучо на моих глазах ездил на очень упрямом коне; конь три раза подряд поднимался на дыбы так высоко, что со страшной силой опрокидывался навзничь. Человек, с необыкновенным хладнокровием определяя подходящий момент, соскальзывал с лошади как раз во-время — ни секундой раньше, ни секундой позже; но как только лошадь вставала, человек снова вскакивал ей на спину и, наконец, пустил ее вскачь. Кажется, что гаучосы никогда не напрягают своих мышц. Однажды я наблюдал хорошего наездника, с которым мы вместе скакали галопом, и думал про себя: «Если только лошадь прыгнет сейчас в сторону, он наверняка упадет — так беспечен он в седле». В тот же миг под самым носом у лошади вскочил со своего гнезда самец-страус; молодая лошадь, как олень, прыгнула в сторону; что же касается человека, то он, можно сказать, только разделил и испуг, и прыжок своей лошади.