Путешествие по Я-Мирам

Я стою средь снежной, вьюжной долины. Темно, ветрено и страшно мне, не тьмы ночи я боюсь, а той тьмы, что хоронится в сердце моем, не дает ему согреться и в теплом доме у полыхающей печи. Кто я? Секунду кажется, что человек в охотничьем зимнем снаряжении, даже лицо широкоскулое, с прищуром, успеваю я разглядеть, за миг до того, как вытягивается оно в волчий оскал, и деревья вокруг становятся выше. Устремляется еле видная луна ввысь. Да нет, это я спускаюсь на четыре лапы, понимаю морду к небу, вою на тень луны, и вой мой превращается в плачь, и по лицу, устремленному вверх, текут слезы. Волк убегает. Это не бег – полет свободного зверя, когда ветер поет песнь воли, и грудь наполняется воздухом дополна, и с воздухом вдыхаешь радость жизни. О нет! Это бег ужаса. Страха наполняющего каждый волос, каждую кость, страх заставляющий бежать, не оглядываясь на красные флажки, бежать, не задумываясь, в какую сеть попаду. Охотник уже поднял ружье, не опытный охотник, или просто левша? Приклад в левое плечо. Глаза в глаза. И вижу я, что глаза живые, родные, знакомые до крика, мои глаза, наполненные моим страхом, да поздно! Курок нажат пуля летит так медленно, что я успеваю прокричать : «ну что же ты стоишь, не жди, беги». Но волк смотрит мне в глаза обреченно, и ждет, ждет мучительно пули-избавительницы. Нет сил больше бежать, нет сил бояться, так лучше, спасибо.

Боль пронизывает одновременно, пуля пробивает грудь волка под левой ключицей, и дыхание перехватывает от боли, прикладом в плечо и в грудь. И крик раздирает горло, охотник кричит, мечется головой от боли в груди и от разлуки с убитым зверем, воет зверь, умирая, прощается с собой, убийцей. Мечется охотник, срывает шапку, развеваются на ветру рыжие локоны, кричит женщина, воет волчица, крутит ветер, темна ночь.

Я смотрю в шар, боль в груди нестерпима, как помочь тебе, сестра? Плачу, кричу, пытаясь разбить шар рукой, больно руку, шар цел. Женщина в шаре видит мое лицо, тянет в мольбе руки, помоги!!! Беру свечу и подношу к шару, пусть хоть не много света будет в долине холода и страха.

Холодно, страшно, больно, там наверху свет… Не луна, но еще и не солнце, свет теплый трепещущий, и лицо в отблесках света. В глазах отчаяние и … любовь. Откуда больше света, от свечи ли, от глаз ли наполненных любовью и прощением? Свет проникает в воздух долины, растекается по нему, согревая, деревья тянутся к нему ветвями, и зеленеют листья на ветвях, снег зеленеет, теплеет, оказывается мягким травяным ковром, весною пахнет, ручей зашелестел под ногами. И вдруг из леса выбегает помолодевшая, крепко-поджарая волчица. Бросается к ногам и ласкается как щенок дворняги, прикормленный во дворе. Я падаю на колени, обнимаю зверя, смеюсь и целую ее в ухмыляющуюся клыкастую морду. Теплая куртка тает на мне, превращаясь в легкое белое платье до земли, рыжие волосы на ветру, перетянуты белой лентой у лба. Мы с волчицей идем к ручью. На секунду кажется лицо счастливой женщины, и вот, уже вытягивается оно в волчью морду, ухмыляющуюся на солнечный свет…

Поднимаю глаза на Старшую с благодарностью за видение. Но почему мне все еще больно, жгучее чувство за грудиной не отпускает, не уходит, не дает дышать. Снова по шару пробегает дымка. Я знаю, что увижу там… Нет я не смогу. Я не выдержу, нет. Старшая подходит со спины, оглаживает плечи, накидывает на них золотую мантию, наклоняет голову, вплотную, глазами к шару, нет выбора, смотри.

Кто эта женщина с перекошенным от гнева лицом. Страшная фурия изрыгает слова проклятия. Вихрь, смерч подхватывает, ничего не понимающих людей вокруг, и отбрасывает на безопасное расстояние. А из ее груди вырывается черный шар, летит, как ядро, выпущенное из пушки, летит, снося преграды, и вонзается в лоно другой женщины, на другом конце города. Та скручивается от страшной боли, истекает кровью. А там, в комнате, где утихла фурия, впервые рождается давящая боль за грудиной, перехватывающая горло…

Я иду по знакомой улице, знакомого города, к знакомому двухэтажному дому. Окно на втором этаже. Лицо в окне мелькает лишь на минуту, и вот она уже со мною во дворе.

– Прости, сестра, – крик рвется с рыданиями наружу, – прости! Я нарушила вечный кодекс, употребила Силу во зло! И нет мне оправдания, думала защищаю любимого… Ради недостойного ударила сестру! Нет мне прощения…

– Сестра… Мы обе любили его, недостойного. Что делать, мы обе любили его.

Садимся на скамью, обнимаемся голова к голове, и проносятся картины-видения. Из моей жизни? Из ее? Картины поруганной любви, раскиданного на потребу тепла, тайны, розданной толпе лениво-жаждущих нелюдей.

– Прости, – рыдаю я.

– Прости, – кричит она.

Мы сидим на скамье, лица подняты ввысь, и просим прощения… Друг у друга ли? Или у Того, Кто имеет право судить?…

Темная комната, молодая женщина лежит лицом к стене. Не видеть!!! Не слышать!!!! Не чувствовать!!! Если умереть нельзя, то и жить ни к чему. Лишь бы дотянуть вот так… не дыша, не живя, до последней черты, до последней муки.