Путешествие по пушкинской Москве

«…Все прыгают и поздравляют тебя», – писал поэту Дельвиг из столицы, узнав о том, как счастливо окончилась поездка друга в Москву. Пушкин дал большую пищу не только современникам, но и исследователям своего творчества этим разговором с царем. В частности, Ю. М. Лотман утверждал, что Пушкин «желал направить молодого государя на путь реформ». Но вряд ли поэт (он был на три года моложе Николая) мог иметь такое огромное влияние на царя, чтобы куда-то его направлять. Николай I, судя по всему, не читал его стихов до этого разговора, будучи лишь много наслышан о них от тех же декабристов на допросах, приказав изъять их из следственных дел и сжечь.

После этой встречи Пушкин «подружился с правительством», получил разрешение проживать в Москве и Петербурге и освобождение от общей цензуры. Отныне его цензором стал сам Николай I, что ставило поэта в особое привилегированное положение – жаловаться оставалось только господу Богу. Прямая связь с царем осуществлялась через Бенкендорфа (см. его письмо Пушкину от 30 сентября 1826 года). Естественно, что такой ход событий заведомо определял Пушкина в число сторонников царя, а как же иначе – получить такое доверие монарха не могло означать ничего иного.

Та встреча, высвободившая Пушкина из ссылки, выражаясь словами Дельвига, оказалась полезной для его поэзии, дав ему возможность подняться на литературный пьедестал. В сентябре 1826 года Пушкин приехал на свою собственную коронацию в качестве первого поэта России. Покинувший Москву двенадцатилетним мальчиком, он вернулся в родной город «идолом народным». «Москва приняла его с восторгом. Везде его носили на руках. Слава Пушкина гремела повсюду; стихи его продавались на вес золота, едва ли не по червонцу за стих; "Кавказский пленник", "Бахчисарайский фонтан", "Цыганы" читались во всех гостиных», – вспоминал А.Н. Муравьев.

Однако нашлись и недовольные. Фрондирующей части общества был нужен Пушкин ссыльный, а не свободный, о чем свидетельствовал Мицкевич: «Либералы, однако же, смотрели с неудовольствием на сближение двух потентатов (имеются в виду Пушкин и Николай I – А.В.). Начали обвинять Пушкина в измене делу патриотическому». И в Москве, и в Петербурге стала известной оскорбительная эпиграмма А.Ф. Воейкова:

Я прежде вольность проповедал, 

Царей с народом звал на суд, 

Но только царских щей отведал, 

И стал придворный лизоблюд.

Пушкин был вынужден объясняться в стихотворении «Друзьям»:

Нет, я не льстец, когда царю 

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю, 

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил: 

Он бодро, честно правит нами; 

Россию вдруг он оживил 

Войной, надеждами, трудами.

О нет, хоть юность в нем кипит, 

Но не жесток в нем дух державный: 

Тому, кого карает явно, 

Он втайне милости творит.

Текла в изгнаньe жизнь моя, 

Влачил я с милыми разлуку, 

Но он мне царственную руку 

Простер – и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье, 

Освободил он мысль мою, 

И я ль, в сердечном умиленье, 

Ему хвалы не воспою?

Я льстец! Нет, братья, льстец лукав: 

Он горе на царя накличет, 

Он из его державных прав 

Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: презирай народ, 

Глуши природы голос нежный, 

Он скажет: просвещенья плод — 

Разврат и некий дух мятежный!

Беда стране, где раб и льстец 

Одни приближены к престолу, 

А небом избранный певец 

Молчит, потупя очи долу.

В последней строфе выражены последствия того разговора в Кремле – Пушкин обязан посылать все свои готовящиеся к печати произведения Николаю I, отчитываться перед шефом жандармов о своих поездках, объясняться перед московским полицмейстером за «Андрея Шенье»[6]. Александр Сергеевич и это стихотворение дисциплинированно послал царю, который остался совершенно им доволен, но не пожелал, «чтобы оно было напечатано». В 1834 году Пушкин, разочаровавшись в Николае I, запишет в дневнике: «Кто-то сказал о государе: Il y a beaucoup du praporchique en lui, et un peu du Pierre le Grand (с фр. – В нем много от прапорщика и не много от Петра Великого)».

А.С. Пушкин. Худ. Е.И. Гейтман, 1822