Путешествие по пушкинской Москве

В Москве же такого не случилось, опять же благодаря Голицыну. Николай потому и приехал в Москву, предполагая, если появится необходимость, вновь лично успокаивать народ, так сказать, применять ручное управление страной. Но этого не потребовалось. Пробыв в Москве десять дней, он уехал успокоенным и уверенным в скорой победе над холерой. Вспоминаются слова Александра Герцена: «Князь Голицын, тогдашний генерал-губернатор, человек слабый, но благородный, образованный и очень уважаемый, увлек московское общество, и все уладилось по-домашнему, то есть без особенного вмешательства правительства».

Екатерина Николаевна Ушакова

Покровитель наук и искусств, Голицын по воскресеньям давал в своем особняке на Тверской популярные роскошные балы: «Были на славном балу у князя Дмитрия Владимировича; всякий был как дома, оба хозяева очень ласковы, и все были прошены во фраках», – отмечал современник. Гвоздем бальной программы была постановка так называемых живых картин – немых сценок с участием гостей бала. Недаром многие зрители картин еще долго говорили о них, и среди них был опять же Александр Пушкин. Коротая время по пути из Москвы в Петербург, он писал: «Мое путешествие было скучно до смерти… Наконец, за несколько верст до Новгорода, я нагнал вашего Всеволожского, у которого сломалось колесо. Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Голицына» (20 июля 1830 года, Н. Гончаровой).

Дом Голицына был для Пушкина притягательным еще и потому, что один из первых выходов в свет Натальи Гончаровой произошел на балу в губернаторском особняке на Тверской. На одном из своих первых балов у Голицына юная Натали немедля оказалась в круге внимания. «А что за картина была в картинах Гончарова!» – делился с Пушкиным Вяземский в январе 1830 года, то есть почти за год до бракосочетания поэта. В переписке братьев Булгаковых, неиссякаемом источнике сведений о московском житье-бытье, читаем: «Маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна».

Однажды Вяземский, зная, что Пушкин давно влюблен в Гончарову, и увидав ее на балу у Голицына, попросил своего приятеля Лужина, который должен был танцевать с Гончаровой, заговорить с нею и с ее матерью мимоходом о Пушкине, с тем чтобы по их отзыву узнать, что они о нем думают. Мать и дочь отозвались благосклонно и велели кланяться Пушкину. Так Вяземский рассказывал Бартеневу.

В доме Голицына Пушкин встречал и других женщин. В 1827 году на балу поэт, танцевавший с Екатериной Ушаковой мазурку, сочинил экспромт, ставший стихотворением «В отдалении от вас…». Ушакова написала об этом так: «Экспромт… сказанный в мазурке на бале у князя Голицына»:

В отдалении от вас 

С вами буду неразлучен, 

Томных уст и томных глаз 

Буду памятью размучен; 

Изнывая в тишине, 

Не хочу я быть утешен, — 

Вы ж вздохнете ль обо мне, 

Если буду я повешен?

Столь унылое окончание стихотворения свидетельствует о том, что у Пушкина в тот день было совсем не бальное настроение. Цявловская считает, что, пусть и в шутку, но Пушкин этим стихотворением высказал тревогу за свою дальнейшую судьбу. Опасения вызвало обнародование непозволительно смелой и потому запрещенной элегии «Андрей Шенье». В течение 1827 года Пушкина вынуждали несколько раз давать объяснения «компетентным органам» по поводу происхождения и смысла этого стихотворения.

Евдокия Петровна Ростопчина. Худ. П.Ф. Соколов, 1842–1843 годы

Здесь же, в доме на Тверской, Пушкин повстречался с будущей поэтессой Евдокией Ростопчиной (в девичестве Сушковой).

«Пушкин так заинтересовался пылкими и восторженными излияниями юной собеседницы, что провел с нею бо́льшую часть вечера», – вспоминал брат Сушковой. Свои воспоминания о встрече на балу с обожаемым ею всю оставшуюся жизнь поэтом Ростопчина-Сушкова облекла в стихотворную форму:

Я помню, я помню другое свиданье: 

На бале блестящем, в кипящем собранье, 

Гордясь кавалером, и об руку с ним, 

Вмешалась я в танцы… и счастьем моим 

В тот вечер прекрасный весь мир озлащался. 

Он с нежным приветом ко мне обращался, 

Он дружбой без лести меня ободрял, 

Он дум моих тайну разведать желал… 

Ему рассказала молва городская, 

Что, душу небесною пищей питая, 

Поэзии чары постигла и я, 

И он с любопытством смотрел на меня, — 

Песнь женского сердца, песнь женских страданий, 

Всю повесть простую младых упований