Путешествие рок-дилетанта

Наумов. Это важно для меня. Но в принципе это важно и для Шевчука, Кинчева и остальных, потому что существует обратная связь: если для тебя успех — это буря аплодисментов и брызгающие кипятком шесть первых рядов с пятнадцатилетними, то это все не может собрать тебя как художника. Хорошо, когда есть параллельный мир, мир флэтов.

Урлайт. Как ты соотносишь свои акустические выступления и студийки ПРОХОДНОГО ДВОРА?

Наумов. Я столкнулся с печальным фактом, которого не предполагал. Я — выкормыш западного рока, и когда люди говорят, что Высоцкий — первый в России рокер, может, это и так, но у меня это вызывает сопротивление, потому что мои корни не здесь, я «вставал» от звука, а не от слова. А потом я автоматически перенес звук на слова и «прокололся», потому что критерии восприятия оказались полярны. А меня вышвырнуло на край, особняком. И когда я стал замешивать электрические альбомы, то понял, что, если на сегодняшнем допотопном звукозаписывающем уровне я сделаю самые существенные свои песни, они все равно окажутся холостым выстрелом и впредь мне следует ориентироваться на более примитивные в музыкальном отношении композиции, придерживаться баланса между звуком и словом. В этом смысле оба альбома — экспериментальные, они вызвали локальный интерес, но в целом, конечно, провалились. На что рассчитываю — подобраться к более сложным вещам, накопив опыт звукозаписывающей кухни, ведь времена, когда запись в подзаборной студии канала только потому, что песни были честные, кончились в восемьдесят шестом году. В драчке за мозги — хотим мы этого или нет, — чтобы не проиграть Малежику, мы должны срочно просечь то, что он просек давным-давно.

Урлайт. Есть мнение, что ты дерешь с Башлачева.

Наумов. Ну, во-первых, мы начали почти одновременно: я — в восемьдесят втором в Новосибирске, он — в Череповце. Во-вторых, есть только один художник, влияние которого на себя целиком и полностью подтверждаю, — это Майк.

Урлайт. Ты более богемен, он более фольклорен, но…

Наумов. …рок вообще очень честное искусство — вспомним Макара, ему какое-то время верила вся страна. Тот же Цой — он что, неискренен, что ли? Вопрос так стоять просто не может. А богемность…

Урлайт. Уточним: искренность бывает разная — более наивная, более трезвая.

Наумов. Ах вот оно что! Так вот, богемность… Есть люди, считающие, что, если бы Башлачев еще лет шесть — восемь порубился, он был бы популярен, как Высоцкий. Наверное, не надо говорить, что это бред сивой кобылы?

Урлайт. Не надо.

Наумов. Почему?

Урлайт. Высоцкий лучше уловил время?

Наумов. Башлачев уловил его лучше всех нас. И между прочим, был изощренный художник. И язык его понимала, дай бог, одна четвертая часть. Остальные сработали по извечной российской инерции: раз все заговорили, так. может, мы, дураки, чего-то недопоняли? Это просто плебейская наша черта — невозможность адекватно воспринять художника, и жаловаться в нашей стране на это — все равно что ругать плохую погоду.

Когда я услышал его впервые, было ясно, что художник гигантский, но это было уже в ту пору, когда изменить, повлиять на меня уже было нельзя. Уже готовились миниатюры «Рожден, Чтобы Играть», «Карл», я выходил на свою эстетику, на аллитерационные ходы.

Урлайт. Не очень вежливый вопрос: есть люди, которые обламываются оттого, что у тебя в песнях часто встречается слово «мама».

Наумов. Они уже перестали обламываться от гребенщиковской «воды»?

Урлайт. Про него никто уже и не говорит.

Наумов. Ха, настанут времена — и про меня никто не будет говорить. Мой мир на этом зиждется, это моя точка отсчета. Человеку, не пришедшему к своему Богу, приходится опираться на начало пути. Мои отношения с миром во многом сводятся к моей неподготовленности, к эффекту тепличного ребенка. Я не перестаю офигевать от всего, что со мной творится. А если люди обламываются — значит, не хотят напрячь мозги.

Урлайт. Несколько удивляет, что ты среди. влияний в первую очередь указал на Майка. Хотя бы потому, что у Майка нет слова «мама» и вообще он довольно ироничен и чужд сентиментальности, разве что в самых небольших дозах — «Да Святится Имя Твое».

Наумов. Это немного плебейский подход: на самом деле влияние вовсе не предполагает внешнего сходства.

Урлайт. Но Майк на все смотрел с прищуром, и вообще концепции рокеров семидесятых и восьмидесятых разные, и ты, по-моему, ближе к первым (отсюда и «пост-хиппизм»).

Наумов. Макарович первым у нас заявил рок-героя. Кто этот герой? Кайфовый парень с сильным дидактическим потенциалом. А все остальные должны отчитываться перед ним, почему они такие плохие. И поколению конца семидесятых было очень приятно отождествлять себя с таким героем. А когда Макарович в Москонцерт ушел, какой шорох поднялся?! «А, проститутка, предал!» А почему? Да потому, что люди сжились с приятным чувством, что они — как тот герой, и когда изобретатель героя уходит в Москонцерт, то сразу хочется погромче заявить, что мы-то хорошие, мы-то чистенькие, а он — плохой, и мы его не любим.