Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл

Когда паром подошёл к берегу, Джеху бросил взгляд на ожидающих, прикидывая, кто из них может занять их место, но ничего не сказал Руфи, а та, хоть и подумала о том же, тоже промолчала. Паромщик попробовал на зуб серебряный четвертак, прежде чем пропустить их на борт после священника и фермера с его овцекозами. Ветер был слабый, и судно несло по течению, пока треугольный парус не поднялся и не наполнился ветром.

Джеху встал на корме рядом с чернокожими рабами в лохмотьях. Старший рассмеялся над какими-то словами, сказанными Джеху. Священник о чём-то беседовал с женщиной. Овцекоза шумно дышала и фыркала. Молодой чернокожий держал румпель, пока старший дремал, обхватив руками колени. Западный берег вытянулся в линию, а на восточном стали проступать детали.

От солнца осталась лишь жёлтая полоска, когда фургон со скрипом скатился на сушу.

– Теперь ты в Каролине, – сказал Джеху.

– Совсем как в Джорджии, – ответила Руфь.

Здесь были такие же карликовые пальмы, такие же дубы, та же песчаная почва и поникший мох.

Поднявшись на небольшой холм, они увидели, что в окнах гостиницы «Шеллпойнт-Инн» горят свечи. Священник поручил коляску цветному мальчишке и зашёл с женщиной внутрь. Фермер с овцекозами устало побрёл по дороге.

Джеху пошёл на задний двор, где, по словам кухарки, они с Руфью могли переночевать в сарае за десять центов и покормить мула за пять. Миска бобов с ветчиной на ужин обошлась в два цента. Поставив миску посередине, они всё съели, зачерпывая поочередно. Руфь собрала остатки со дна.

Козодой пронёсся в луче лампы, когда открылась дверь кухни. Кухарка, гремя кастрюлями, с кем-то говорила.

Джеху распряг и стреножил мула так, чтобы тот смог поесть сена и напиться. Сквозь щели меж брёвен сочился тусклый свет. Мул с фырканьем пил воду, опустив морду в бадью.

Непохоже было, что здесь раньше ночевали цветные, но это ничего не означало. У чернокожих нет ничего, что можно оставить после себя. Джеху перенёс свои инструменты и ящик в стойло. Он постелил одеяло поверх высыпавшегося из кормушки сена. Снял рубашку. При бледном свете его кожа мерцала, как мокрая сталь.

Он посмотрел на Руфь:

– Теперь ты моя. И я могу делать с тобой всё, что захочу.

Она шагнула навстречу его широкой улыбке:

– О господин, не делайте этого со мной! Я ещё не знала ни одного мужчину.

– Нет, господин, – продолжала отнекиваться Руфь, когда он своими изящными руками расстегнул на ней блузку, освобождая грудь.

– Да, господин, – промолвила она, почувствовав, как он вошёл в неё.

Чарлстон оказался похож на Саванну, но выглядел богаче, оживлённее и чернее. Город растянулся поперёк узкого полуострова, в месте слияния рек Эшли и Купер. Здесь причаливали и отчаливали большие и малые суда, поднимая паруса и рассекая носом волны. Дома в Чарлстоне были больше, чем в Саванне, но, если не считать Уайт-Пойнта, здесь больше не было ни парков, ни площадей для целительных прогулок. Главные проспекты шли с севера на юг, а Уайт-Пойнт, находившийся на самом мысу, был, можно сказать, единственным местом в Чарлстоне, где было больше белых, чем цветных, поскольку чернокожим вход туда был воспрещён. Белые в Чарлстоне выглядели более высокомерно, чем в Саванне, и быстрее пускали в ход трость или кнут.

Чувствительные господа могли отправить непослушных слуг в работный дом, чтобы их там высекли. Раньше там располагался сахарный склад, поэтому было принято говорить, что цветных отправляют «отведать сахарку».

Джеху продал доски, фургон и мула и снял вагончик, разделённый надвое перегородкой, позади рисовой мануфактуры неподалёку от Энсон-стрит. В каждой из комнатушек имелось окно без стекла и ставен, чтобы проветривать помещение, а крыша в самые жаркие полуденные часы находилась в тени. Руфь приучила Джеху снимать ботинки за порогом жилища, в котором она так скребла и натирала деревянный пол, что он, вытертый добела, стал гладким, как стекло. Она покрасила дверную раму и подоконники в синий цвет, чтобы в дом не проникли духи, и ещё повесила дубовый мох, жёлтый щавель и подофил – американскую мандрагору ради приятного запаха (и привлечения Джеху). На закате, когда с реки поднимался ветер, они ели рис с бобами или тушёной зеленью, порой с ломтиком солонины. Джеху иногда после ужина выпивал виски, но Руфь неизменно отказывалась. После ужина было время поговорить, но они говорили мало.

Джеху работал, выбиваясь из сил. Прекрасные лестницы и сработанная его руками мебель составили ему репутацию мастера, но заказчики тем не менее отпускали в его адрес небрежные похвалы, называя Джеху «учеником англичанина».

Джеху потратил большую часть своего Капитала на покупку Руфи. Порой он задавал себе вопрос, а не следовало ли предложить меньшую цену тогда.

– А сколько я для тебя стою? – спрашивала она.

– Я ничего не хотел этим сказать. Деньги делают деньги, если ими правильно пользоваться.

– Никогда не видела, чтобы деньги что-то делали. Вот эта монетка, она просто лежит, и всё. Эй, монетка, а ну-ка поднимись и вымети пол. Не можешь? Никак? Похоже, придётся подмести самой.