Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике

Опять я прихожу в Брюсов переулок, поднимаюсь на седьмой этаж, выходя из лифта, вижу, как она ждет меня, неизменно широко распахнув дверь, и спрашивает: «Это вы, Борис Николаевич?» И мы опять говорим о делах поэта, которые все еще непросты, которых много, которые не дают ей успокоиться.

Книга «Плаванье к Небесной России» — увлекательнейший рассказ о необычной женской судьбе, о необычной любви, о необычном не только для рус ской, но, видимо, и для мировой литературы поэте и… о самой обычной для двадцатого века и нашей России доле. Литературный дар и чувство слова рассказчицы несомненны. Но книгу она из‑за обрушившейся на нее слепоты уже не писала, а наговаривала, надиктовывала. Это сказалось на стилистике, на прерывистом, разговорном дыхании повествования, на неизбежных огрехах. Но все равно — в книге звучит неповторимый голос Аллы Александровны, видны ее своенравная порывистость и нервный темперамент.

Даниил Андреев, в сущности, лишь недавно «вошел» в нашу литературу — наступило его мистическое время. А книга «Плаванье к Небесной России» — бесценное свидетельство о его земном времени.

«По матери я — Никитина. Так вот, — сказала мне Алла Александровна как‑то, — в мамином роду считали, что они происходят от того самого Афанасия Никитина, тверского путешественника в Индию». Я в это вполне верю. Поэтому ее не удивляла таинственная любовь Даниила к Индии, поэтому она так точно назвала и его, и свою жизнь плаваньем.

1998, 2001

ВДОВА ПОЭТА

А. Л. Андреевой

1

Консерватория, сирень.

Ни звука музыки. Все глухи.
Все под зонтами. Все не в духе.
Но слышно, как бросалась тень
на визг колес и рвался день
навстречу мокрой оплеухе.
Я в гости к пламенной старухе
спешил, для струй косых — мишень.
Вбегаю в Брюсов переулок,
в подъезде набираю код.
Без проходных и караулок
немыслим выход наш и вход.
Стук лифта короток и гулок.
Вдова поэта здесь живет.

2

А где поэт живет высоко,

там из округлого окна
Небесный Кремль и вся страна
видны глубоко и далёко,
на ржавость кровель нет намека —
не жестью крыты времена…
Сирени купы, и весна
сквозь дождь косится синеоко.
Поэт живет в своих словах,
а не в ее воспоминаньях,
столь достоверных на правах
вдовы. Представить не дано
запнувшимся на умолчаньях
перегоревшее давно.

3

Лишь долгожители и вдовы

из одиночек слепоты
сквозь дождь, колеблющий кусты,
в глаза весны глядеть готовы.
Воспоминанья бестолковы.
Как бабочки, из темноты
они летят и — видишь ты —
за воскресенья свет готовы
скупую лампу в сорок ватт
принять, и на меня летят,
коль нет другого воскрешенья
на сей земле помимо слов
и памяти, и вдохновенья,
и верности ослепших вдов.

2000

ФАВН

…он, скажут, выдумка и вовсе не бывал.

Виктор Василенко. Стенания Фавна

Может быть, то, что я пишу о Викторе Михайловиче Василенко, это, кроме прочего, попытка вернуть долг. Долг из моих не — ответов на его письма, из моих не — звонков, которые он ждал.

Да, он казался иногда чрезмерно говорливым, чуть ли не назойливым, при всей его безукоризненной вежливости, аристократической корректности. Почти все годы нашего знакомства мой день в издательстве (дома телефона не было) начинался с его звонка, с долгого, чаще всего, разговора. Приходилось его прерывать фразой, которую он ждал:

— Извините, Виктор Михайлович, ко мне пришли…

Но когда он умер, мне стало не хватать этих звонков, его увлеченной речи, его голоса. Уже никому я не был нужен каждодневно.

И это не телефонная пустота. Умолк неповторимый голос.

Стало не хватать писем с непременными стихами, с узнаваемой тесной машинописью на полулистах, с почти обязательной росписью. «Я люблю подписываться», — по — детски признавался он.

«И как всегда, простите, посылаю еще одно Вам новое стихотворение… для Вашей коллекции моих скромных “творей”, как сказал бы мой предок Григорий Сковорода».

Поэзия для него была чем‑то насущнейшим и святым, недосягаемо высоким. Без нее жизнь обессмысливалась.