Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике

Стучали нервы у сотен, у тысяч,
Свистели — гудели: «Восстань!»
Забойщики, вагранщики, сверловщики,
чеканщики,
Строгальщики, клепальщики, бойцы и маляры…

Задел Андреева и Маяковский. Не только ораторский строй или широкое использование «лесенки» в подчеркивании интонационной поступи стиха говорят о влиянии Маяковского. Отказывая Маяковскому в вестничестве, Даниил Андреев готов был признать его в «Розе Мира» едва ли не гением. Противостоя Маяковскому, как одному из «идеологов Доктрины», он сходится с ним, например, в определении поэзии как средства, пусть и специфического. В стихотворении «Гипер — пэон» прочитываются прямые, и не только полемические, переклички со вступлением к поэме «Во весь голос».

Даниил Андреев в «Гипер — пэоне» говорит: «нержавеющий и незыблемый стих ищу».

Маяковский называет свои стихи: «железки строк».

Андреев декларирует:

…что мне томный
Тенор ямба с его усадебною тоской?
Я работаю,
чтоб улавливали
потомки
Шаг огромнее
и могущественнее,
чем людской.

«Талантливейший поэт» заявлял, что он ушел из «барских садоводств поэзии», ушел от романсов, также обращаясь к потомкам, утверждая, что его стих -

…трудом
громаду лет прорвет
и явится
весомо,
грубо,
зримо…

Почти те же эпитеты в «Гипер — пэоне»: «Зримый будущим поколеньям…», «грубый, неотшлифованный, многотонный».

Но если Маяковский в итоге предъявляет потомкам лишь «сто томов… партийных книжек», то Даниил Андреев — свидетельство, в котором

Наши судороги
под расплющивающей
пятою,
Наши пытки
и наши казни…

«Во весь голос» и «Гипер — пэон» восходят к традиции горациевского «Памятника». Но Маяковский, определивший свою позицию служения «планеты пролетарию» как заведомо вынужденную, требующую наступания «на горло собственной песне», предъявляет свое творчество не читателю, не человечеству, а «Це Ка Ка идущих светлых лет», сравнивает свое творчество с большевистским партбилетом… Правда, и Даниил Андреев далек от того, чтобы считать свою поэзию памятником «с главою непокорной», называя ее «свидетельством», «чугунной усыпальницей».

Как ни связан Даниил Андреев с традициями русской классики, с поэзией начала века, от Блока и Гумилева до Брюсова и Волошина, живя жгучей современностью, он не проходит мимо экспериментов лучших советских поэтов. Он усваивает стихотворческий «новояз», использует их систему образных оппозиций, тяжелостопную, расшатанную метрику. Но в противостоянии поэтике «подспудного бесплодья» Даниил Андреев с брюсовской методичностью разрабатывает учение о вестничестве, поэтику «сквозящего реализма» и собственные приемы в строфике и метрике.

Мифотворчество было не просто способом художественного мышления, а буквально врожденным свойством Даниила Андреева. Явившаяся ему в духовидческих озарениях реальность требовала особого языка. Эта мистическая реальность, может быть, и воспринимается человеческим сознанием только в мифологических формах. Говоря о них, поэт сам часто использует слово «миф» и все время подчеркивает, что его терминология, употребляемые им имена — знаки, шифры. Он признается в чрезвычайной сложности открывшегося ему:

У неисхоженных дорог мы
Стоим в неповторимый век,
И скрытый груз метаисторика
Язык нащупывает новый…

Часто кажется, что автор «Русских богов» Устремляется в такие высоты, где поэзии дышать трудно, где воздух для нее слишком разрежен. Человеку понятнее и ближе поэзия, лишь стремящаяся от земли в небо, в самих небесах она уже излишняя. Поэтому Даниил Андреев считал наш язык не приспособленным ни к чему трансреальному. В иных главах «Русских богов» он оказывается перед мирами своих видений, как Гомер перед необходимостью перечислить пришедшие под Трою корабли ахеян и их вождей. Так перечислены «Миры просветления».

Поэтический ансамбль «Русские боги» выстроен как мифопоэтический эпос. «Миф» в нем не намеренный литературный прием, как во многих сочинениях нашего времени, а особенный метод познания. Религиозное, мифологическое и поэтическое в этом методе неразрывны.