Путешествие с дикими гусями (СИ)

Я домывал последние кисточки, когда кто-то ткнул меня в спину. Я подпрыгнул от неожиданности, но оказалось, это всего лишь Мила.

- Надо поговорить, - коротко объявила она.

Разговаривать ей почему-то приспичило на свежем воздухе. Уже порядком стемнело, но девчонка потащила меня в сторону леса. Мы шли по едва различимой под ногами дороге, пока огни Грибскова не скрылись за деревьями. Луна прожектором светила в расселину между кронами высоких елок, и мы ползли, пойманные ее лучами, как муравьи по дну каньона.

- Нам нужен третий волхв, - внезапно сказала Мила, молчавшая всю дорогу, как рыба об лед.

Я активно замотал головой.

- Ладно, Пикассо, кончай этот цирк, - девчонка остановилась и пристально уставилась на меня. В лунном свете ее лицо выглядело бледным пятном, а волосы из розовых стали серыми, как пепел. – Передо мной можешь не притворяться. Я никому не скажу, что ты не немой. И твои слова никому не передам. Ну?

Я молчал. О чем мне с ней было говорить?

Мила вздохнула и нервно затолкала серые пряди за ухо:

- Та девчонка на портрете... Кто она? Я, конечно, не могу читать мысли, но... мне показалось, ты дал мне рисунок не просто так. Ты что-то хотел спросить?

Я поднял голову к небу и посмотрел прямо в плоское круглое лицо луны. Синеватые пятна уродовали его, как заразный лишай или следы неизлечимой болезни. Надежда – это тоже неизлечимая болезнь. Она поселяется в сердце, и как бы ее не вытравливали оттуда, всегда остается маленький тлеющий очаг. Стоит легонько подуть на него, и искра вспыхивает снова. И тогда тебе становится очень хорошо, но очень ненадолго. Потому что, когда эта искра гаснет, часть сердца осыпается пеплом, а это больно – очень больно.

- Ася. Ты когда-нибудь видела ее... раньше? – странно, стоит не говорить несколько дней, и язык слушается с трудом, будто чужой, а слова не складываются так, как надо.

Я посмотрел на Милу, но ее лицо было так же невыразительно, как луна.

- Ее зовут Ася? – девчонка помолчала, будто что-то обдумывая, а потом медленно пошла вперед. Мне ничего не оставалось, как пристроиться рядом. – Это твоя девушка?

Я помотал головой, забыв, что уже могу говорить.

- Подруга?

- Так ты видела ее или нет? – надавил я.

Разговор уже начал меня утомлять. Все-таки молчать было гораздо легче.

- А почему ты решил спросить именно меня? – Мила поддала ногой камешек, серебристо сверкнувший в призрачном свете. В кустах чирикнула испуганная ночная птица.

Я замялся.

- Ну, потому что... я подумал...

- Что я шлюха, да? – выражение лица Милы было невозможно различить, но голос звучал так, будто исходил из какой-то глубокой дыры в ее груди. Будто кто-то говорил в эту дыру за нее, кто-то чужой и старый, и только губы девочки шевелились, как в старом мультике про трех толстяков и Суок. – А что, так это называется. Шлюха, проститутка. И я, и Ася твоя, и ты, мой дорогой Пикассо...

Я схватил девчонку за острые плечи, встряхнул, разворачивая к себе лицом:

- Что ты знаешь про Асю?! Ты видела ее?! Где? Когда?

Она молчала. Молчала и улыбалась – странно, вызывающе. Я не выдержал и снова тряхнул ее, и еще, грубее, и еще. Ее голова моталась, пепельные пряди взлетали в воздух, легкие, как дым, и чем дальше, тем больше происходящее казалось мне нереальным, будто я попал в чей-то кошмар или в мультик, где девочка была вовсе не девочкой, а куклой.

Внезапно лес осветился со стороны: два желтых луча разрезали темноту на частокол изломанных стволов и побежали мимо. По невидимой за лесом дороге проехала машина. Я опомнился и опустил руки. Мила прерывисто выдохнула, кривя губы:

- Ну, что же ты?! Ударь меня. Я заслужила. Давай! Давай!!! – последнее слово она выкрикнула прямо в лицо.

Я уже ничего не понимал. По ходу, она действительно хотела, чтобы я ей вмазал. Больная! Просто больная на всю голову!

Я медленно втянул воздух сквозь сжатые зубы и тихо повторил:

- Мила, пожалуйста, если ты что-то знаешь об Асе, скажи мне. Для меня это очень важно. Если я должен за это вылезти на вашу гребаную сцену, замотанным в халат... да хоть голым – я это сделаю. Только пожалуйста, расскажи мне все.

Не знаю, как долго она стояла молча. Мгновения растянулись, как жидкий гудрон, я чувствовал во рту их отвратительный вкус. А потом Мила шагнула ко мне, закинула руки на шею и прижалась щекой к ямке между ключицами. Ее пушистые волосы щекотали мне горло, но я терпел, пребывая в полном ах...е от происходящего.

- Хотела бы я, чтобы кто-нибудь так искал меня, - наконец выдохнула она чуть слышно.

Потом мы медленно возвращались назад к Грибскову, а Мила рассказывала, как полиция накрыла бордель в Копенгагене, где ее держали вместе с другими девочками. Как теперь ее таскают на допросы, чтобы она давала показания против сутенеров. Как она проживает в страхе каждый день, ожидая, что хозяева вот-вот приедут за ней и заберут, чтобы заставить ее замолчать навсегда.