Путешествие шлюпок с «Глен Карриг»

Чуть позже ему пришло в голову проверить и большой канат; проклиная себя за беспечность, он бросился к валуну, к которому был привязан перлинь, однако тот был намного тяжелее и гораздо туже натянут, поэтому боцману так и не удалось с уверенностью определить, пытается ли невидимое нечто оборвать и его тоже. Тем не менее он остался возле большого каната, полагая, что если какая-то тварь повисла на первой веревке, то ничто не мешает ей испытать на прочность и вторую; единственное, что до некоторой степени обнадеживало боцмана, — это то, что к моменту наступления темноты более тонкий канат почти касался поверхности воды, тогда как перлинь был натянут сравнительно туго и, находясь на высоте нескольких футов над слоем травы и водорослей, оставался недоступен большинству ночных тварей.

Почти час прошел в томительной неизвестности; мы продолжали нести вахту и поддерживать огонь, но ничего не происходило, и это было едва ли не хуже открытого нападения. Подбросив в костер, который горел рядом с боцманом, очередную охапку сухих водорослей, я подошел к начальнику с намерением перекинуться с ним несколькими словами, чтобы немного ослабить владевшее нами напряжение, однако когда случайно прикоснулся к большому канату, то даже вскрикнул от удивления: он был натянут теперь гораздо слабее, чем раньше. Когда же я спросил боцмана, какова причина этого явления, он тотчас ощупал канат и был поражен едва ли не больше меня, ибо, когда он в последний раз проверял перлинь — а, по его словам, это было совсем недавно, — тот был натянут туго, как струна, и даже слегка гудел на ветру.

Это открытие нас весьма расстроило, теперь мы почти не сомневались, что какое-то чудовище перекусило канат. Спешно созванные матросы принялись выбирать слабину: нам хотелось убедиться, действительно ли перлинь разорван неведомой тварью, однако, как мы ни напрягали все силы, нам не удалось вытянуть на утес сажени каната. Это обстоятельство немало нас обнадежило; теперь мы могли надеяться, что перлинь цел, хотя никто из нас не мог предположить, отчего он так внезапно провис.

Еще через час или полтора на небо взошла луна, и у нас появилась возможность осмотреть остров и полосу воды, лежавшую между ним и границей плавучего континента, но ни в долине, ни на склоне горы, ни в воде не шевельнулось ничто живое; что же касалось покрытого водорослями участка, то он был сплошь испещрен густыми тенями и рассмотреть меж ними что-либо не представлялось возможным. Как бы там ни было, мы убедились, что никакие дьявольские твари не пытаются вскарабкаться по канатам, чтобы добраться до нас в нашем лагере на вершине утеса, и боцман посоветовал всем, кто был свободен от вахты, отправляться спать. Моя вахта к этому времени уже закончилась; прежде чем пойти в палатку, я еще раз обследовал большой канат (то же самое сделал и боцман), однако причина, по которой он так сильно провис — а в лунном свете мы отчетливо видели, что теперь перлинь уходит вниз гораздо круче, чем накануне вечером, — так и осталась неясной. Если только предположить, что из каких-то своих соображений экипаж судна сам ослабил большой канат; и, придя к такому заключению, мы вместе отправились досыпать.

Ранним утром нас разбудил один из вахтенных, явившийся в палатку, чтобы позвать боцмана; ему показалось, что за ночь судно сдвинулось со своего места и теперь стоит, обратившись к острову кормой. Услышав эту поразительную новость, мы бросились наружу; подбежав к краю обрыва, мы убедились, что часовой не ошибся, и сразу поняли, отчего провис канат! Несомненно, он был натянут слишком туго, и в конце концов судно, на которое действовала вся масса и вся сила натяжения четырехдюймового перлиня, не только развернулось, но и заметно сместилось в нашем направлении.

Через несколько минут мы заметили на корабельной надстройке человека, который в знак приветствия махал нам руками; мы ответили тем же, после чего боцман велел мне скорее написать нашим друзьям письмо и спросить, сумеют ли они вывести судно в полосу чистой воды близ острова. И это приказание я исполнил со всей возможной поспешностью, ибо открывавшаяся перед нами перспектива взволновала до глубины души и меня, и самого боцмана, и, конечно, остальных матросов, поскольку каждый понимал: если экипаж сможет вырвать свой корабль из гибельных объятий плавучего континента, наша мечта о возвращении на родину будет как никогда близка к осуществлению. Трудно, очень трудно было поверить в подобную возможность, но я не мог не надеяться на лучшее.