Путешествие слепого змея за правдой

Ладислав Клима Путешествие слепого змея за правдой

Ладислав Клима

(при участии Франца Бёлера)

ПУТЕШЕСТВИЕ

СЛЕПОГО ЗМЕЯ ЗА ПРАВДОЙ

перевод с немецкого Анны Глазовой

ББК 84.4 Heм

ISBN 978–5-98144–120–2

Ladislav Klima

Der Gang der blinden Schlange zur Wahrheit

Благодарим профессора Иозефа Зумра за предоставление рукописи, по которой был выполнен перевод этой книги

Nakladatelstvi děkuje za odbornou pomoc panu PhDr. Josefu Zumrovi.

Предисловие: Александр Бобраков-Тимошкин

Редактор: Дмитрий Волчек

Руководство изданием: Дмитрий Боченков

Верстка: Анастасия Моисеева

Обложка: Алексей Кропин

© Анна Глазова, перевод, 2009

© Kolonna Publications, 2009

Александр Бобраков-Тимошкин Предисловие

Осенью 1917 года, когда на холмах и равнинах мировой битвы решалась судьба Европы, а профессор Масарик призывал чехословацких легионеров на бой против великогерманской теократии, чешский философ Ладислав Клима, несколько лет проведший в нищете, получил работу управляющего пражской фабрикой под гордым названием Tabak-Erzatz‑Manufaktur.

По счастливому стечению обстоятельств, владельцем фабрики по производству курева из листьев клубники и бука был его друг и единомышленник, подданный Германского рейха Франц Бёлер — профессией химик, душой поэт.

Итогом непродолжительного, но плодотворного сотрудничества стали не только полное разорение фабрики (производство «принесло где-то 500 крейцеров, сожравши при этом 20 000» — признается Клима в «Собственном жизнеописании») и батареи опустошенных бутылок спиртного, но и феерический роман «Путешествие слепого Змея за правдой», сочинению которого компаньоны посвящали свободные минуты.

Для Ладислава Климы — мыслителя, отринувшего всю чешскую философскую традицию, — не был помехой культурный «апартеид», отделявший друг от друга пражских чешских и немецкоязычных авторов начала ХХ века. Язык Гёте и Ницше, которым Клима владел блестяще, в разгар мировой войны как нельзя лучше подходил для документации милитаристских идей муравьиного короля и философских измышлений слепого Змея — и Клима создал свою сагу по-немецки. Справедливости ради отметим, что несколько абзацев в тексте (как и неустановленное число идей и сюжетных ходов) принадлежат Бёлеру. Однако нет сомнений, что ведущим духом повествования был Клима: и в немецкоязычном произведении он остается верен главным особенностям своей поэтики, полвека спустя вдохновившей целое поколение чешского литературного андеграунда.

К моменту написания «Змея» основной корпус литературных текстов Климы был уже создан — по большей части в 1906–1909 гг. Сага о трудных поисках слепого Змея, таким образом — в каком-то смысле и «итоговая» книга Климы: в ней, пусть и в гротескно-преображенном виде, слышны отголоски мотивов, занимавших автора прежде. Клима вновь предстает прежде всего как философ и «использует каждый случай продемонстрировать обрывки своих миропредставлений», выводя в «Змее» свои идеи об абсурдной смехотворности видимого мира на новый уровень — используя самоиронию. Будучи органической частью авторской философии, черный юмор превращается из литературного приема в бытийную основу текста: в чешской литературе нет недостатка на мастеров создать смешное из безобразного (вспомним того же Гашека), но по степени умения создать гротеск par excellence Климе, пожалуй, равных нет. А учитывая историю работы над романом, можно предположить, что мало кто из авторов мировой литературы получал от создания текста такое физическое удовольствие, как Клима с Бёлером.

Исследователь творчества Климы Йозеф Зумр говорит о возможности «постмодернистской» интерпретации романа — не только по отношению к его структуре и композиции («этот роман от начала до конца только дразнится»), но и к глубинной идее недостижимости, абсурдности и множественности «правды». Но можно прочесть «Змея» и как блестящую политическую сатиру — и даже как антиутопию. Борьба за власть в «дражайшей, беднейшей, прекрасной, священной» Вшивляндии, приобретшая весьма кровавый характер (трупов в романе поболе, чем в среднестатистическом боевике), завершается тоталитарным манифестом муравьиного короля — и все это столь живо и реалистично, что трудно удержаться от искушения порассуждать об «актуальности» этой муравьино-человеческой комедии. Нехитрый вроде бы прием описания «жизни насекомых» бьет здесь точно в цель: если спроецировать планетарную борьбу «Скотиний» и «Тупляндий» на театры военных действий уже не «муравейства», а человечества, — становится даже жутко.