Я положил сокровище перед ним на помост. В эту минуту меня охватило безумное волнение, словно я вот-вот потеряю контроль над собой. Может быть, это случилось оттого, что я попытался произнести имена Хаусхофера и фон Зеботтендорфа. Я был не в силах этого сделать. Так бывает, когда хочешь закричать во сне, но чувствуешь, что не можешь двинуть ни одним мускулом, потому что воля спящего отделена от тела. По-моему, я тщетно силился выговорить слово «Агарта». Кажется, Просветленный, исполненный спокойствия, протянул ко мне даже не руку, а невероятно широкий рукав своей даосской туники из черного шелка. Этим жестом он хотел успокоить меня. Мое отчаяние отступило: я почувствовал, что слова, которые я старался произнести, каким-то образом уже давно были сказаны, а потому больше не нужны. Риторика, пустые метафоры. Не более чем упрямство западного разума.
Что же касается сокровища, талисмана, то он вернулся к своим хозяевам. Я был не в силах постичь смысл и символику всего этого. Я оказался главным действующим лицом в каком-то важном событии, но моя роль была служебной, и тайное значение моих действий было от меня скрыто. Я был актером, играющим в эпизоде, возможно, заключительном, но истинный смысл его был известен лишь немногим.
Из соседнего зала донеслось позвякивание колокольчиков, а затем гулкий удар гонга. Казалось, мощные волны звука сотрясают неподвижный, наполненный благовониями воздух.
Я низко поклонился Просветленному и вышел в соседний зал. Замечу, что ослабевшие ноги едва слушались меня, а сам я чувствовал себя потерянным, словно только что очнулся от глубокого сна.
Ли Лизанг ждал меня. Мы прошли сквозь анфиладу залов и вышли на площадку. Свет солнца показался мне ослепительным.
– Возможно, Просветленный пожелает помочь тебе исполнить задуманное, – сказал Ли Лизанг.
Мы пересекли пустой двор, где одиноко лежали две ритуальные трубы длиной около четырех метров. Ли добавил:
– Тулку уже очень тяжело возвращаться сюда, к нам. Он почти все время проводит, созерцая две реальности, видеть сиюминутное ему становится трудно. Он обитает уже в самом сердце материи. Теперь тебе остается только надеяться и ждать от него знаков… Нам обычно кажется трудным войти туда, куда мы на самом деле не хотим попасть…
Я заканчиваю рассказ об этом удивительном дне. Хотя я выспался накануне, мною снова овладела неодолимая сонливость.
С завтрашнего дня я должен по-новому организовать свои размышления. Я должен ясно определить для себя цель своей миссии.
Я исполнен надежды: я уверен, что стою на пути в Агарту.
Вот что поведал Гурджиев нашему парижскому агенту:
У меня есть все основания подозревать (и надеяться!), что я добрался до того самого места, которое русский метафизик называл «Монастырем Танцующих». Если так оно и есть, то я нахожусь в двухстах-четырехстах милях от «сферического треугольника, относящегося к Агарте», как указано на секретной карте. Но действительно ли это мили или же новые символы, обозначающие неизмеримые расстояния?
Я принялся всматриваться в бинокль. Описание холмов совпадает: они образуют закрытую дугу, так что храм и постройки более дальних кварталов, возведенные на внутренней стороне холмов, надежно скрыты от взглядов.
Я разволновался и принялся искать еще какие-нибудь описания, пролистывая страницы «Бревиария»:
Не центральный ли канал, соединяющий все кварталы и несущий воду к садам, он называет водопадом?
Мне попадается на глаза запись Теодориха фон Хагена, скорее всего сделанная в самом начале последнего этапа его путешествия, еще до того, как он потерял рассудок.