Путешествие в будущее и обратно

Но кадры КГБ не всегда были столь безобидными, как в случае с моей женой. Когда весной того же года в сквере около памятника героям Плевны (т. е. недалеко от ЦК КПСС) собралась толпа активистов еврейского движения за эмиграцию и стала петь еврейские песни, там вскоре появилось множество милиционеров и «людей в штатском», и они учинили форменный погром. «Жиды проклятые, наконец-то мы до вас добрались!» — кричали «штатские», избивая демонстрантов. Одной девушке разорвали рот.

Здесь я хочу затронуть вопрос о моей национальной самоидентификации. В период борьбы за израильскую визу я несколько преувеличивал свое еврейство и не афишировал, что не собираюсь ехать в Израиль. Таковы были правила игры.

На самом же деле я не считал (и не считаю) себя евреем. Еврейского языка, увы, не знаю, нет и знания еврейской культуры. Не прошел я и обряда обрезания, за что очень благодарен моим родителям. Все подобные обряды, включая крещение, я считаю насилием над личностью детей и рудиментом язычества, шаманства. Только став взрослым, человек может сознательно примыкать к какой-либо конфессии (или не примыкать ни к какой). Но вернусь к вопросу об идентификации. Я не считаю себя и обрусевшим евреем. Обрусевшими были мои родители. Но при всем при том я и русским себя не числю. «Пятый пункт» в советском паспорте плюс антисемитизмё значительной части русского населения не позволяют мне представлять себя русским. Я влюблен в русскую классическую литературу, в старинную народную русскую песню (даже удивляюсь, почему она так берет меня за душу?), но русским себя не считаю.

Чтобы не вдаваться каждый раз в долгую «философию», русским говорю, что я — еврей, а евреям, особенно националистичным, — что русский.

Если бы я родился и жил, скажем, в США, то никаких проблем с национальной принадлежностью у меня бы не существовало. Был бы просто американцем, гражданином страны.

Национальный вопрос меня в целом мало волнует. Любой национализм в конечном счете — тупик. У больших народов он опасен, близок к фашизму, у малых — жалок и смешон. В том числе и национализм еврейский. Антисемитизм задевает меня главным образом потому, что ущемляет мое человеческое достоинство и гражданские права, ну и как всякая ложь, как орудие фашизма.

«Фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами!» — как гениально просто определил Эрнест Хемингуэй.

Чуждо мне и такое понятие, как национальная гордость. «Наши предки Рим спасли!». Гордиться можно только собственными достижениями детей.

А вот что я считаю достойным внимания, так это вопрос о праве на самоопределение народа и личности. Я — безусловный сторонник такого права, включая право народов на создание собственной государственности, т. е. на выход народа из государства, в которое он ранее был встроен. Там, откуда нет свободного выхода, нет и свободы! Я так это формулирую: «В цивилизованном, демократическом обществе есть только два места, откуда нет свободного выхода: тюрьма и сумасшедший дом!». Россия в этом отношении была и остается «синтезом» того и другого.

Примечательным событием того последнего на родине года стал звонок Сергея Михалкова. Дело в том, что моя первая жена (и мать моего старшего сына), желая помешать моему выезду, не давала мне бумагу для ОВИРа об ее отношении к моему решению эмигрировать, о наличии или отсутствии у нее материальных претензий ко мне. Сделать это она должна была согласно закону, так как с нею оставался мой несовершеннолетний сын. Без такой бумаги ОВИР не принимал заявлений о выдаче разрешения на эмиграцию.

Такую же бумагу должна была дать и моя мать, и она это сделала, написав, что не возражает против моего выезда, хотя она рисковала, что ее после этого могут выбросить из кремлевской больницы.

Ветераны научили меня, как преодолеть сопротивление бывшей жены: надо отправить письмо ее начальнику по работе и потребовать, чтобы он принудил свою подчиненную выполнить требование закона — дать отношение в ОВИР. В противном случае надо пригрозить начальнику, что ты предашь дело огласке в западной прессе. Моя бывшая жена работала тогда в Союзе писателей РСФСР под началом у великого «гимнописца».

Я последовал совету моих товарищей — отправил Михалкову письмо. И вскоре раздался телефонный звонок — я услышал в трубке знакомый, заикающийся голос Сергея Михалкова. Он, нервничая и заикаясь больше обычного, сказал мне, что моя бывшая жена выдаст мне отношение для ОВИРа, и затем, используя отборную «ненормативную лексику», высказал свое отношение к моему желанию эмигрировать. Он был взбешен моим решением и предполагал, видимо, что его брань останется без ответа. И по телефону я ему, конечно, не нашелся что сказать, послушал, послушал и положил трубку. А потом написал ответ, который одновременно пустил в самиздат. Письмо это было аннотировано в «Хронике текущих событий» и вошло в книгу знаменитого тогда корреспондента Би-би-си в СССР Дэвида Бонавия «Саша Толстяк и городской партизан», написанную по впечатлениям от жизни в России. Передавалось письмо и по «вражеским радиоголосам». Приведу его несколько сокращенный текст.