Путешествие в будущее и обратно

В другой раз я купался под Мюнхеном на озере, за которым стоял березовый лес. Лежал на берегу, смотрел на лес. Над ним висело несколько облачков, и вдали за лесом виднелся купол храма. И неожиданно я испытал такой приступ тоски по родным местам, который трудно назвать иначе как ностальгическим ударом.

И в тот же самый период меня несколько раз посещали кошмарные сны совершенно противоположного смысла. Один раз во сне я «проснулся» в Москве, в нашей арбатской квартире, и понял, что эмиграция, жизнь на Западе — все это мне приснилось. «Какой же яркий может быть сон!» — подумал я во сне о моем пребывании за границей.

Второй раз было еще страшнее. Я шел по московскому тротуару, покрытому жидким и грязным оттепельным снегом, и с ужасом думал, как я мог вернуться сюда? Ведь теперь мне уже назад, за границу не выбраться! КГБ больше не выпустит, и скоро там (в КГБ) узнают, что я в Москве. Что я наделал?!

Так вот сложна психика человеческая! Видимо, это была реакция подсознания на приступы ностальгии. Подсознание было умнее сознания!

Глава 19 Российская интеллигенция на свободе

Русская эмиграция. Старая волна.

НТС и Власов.

Война с НТС и КГБ на «Свободе»

Эпиграфом к рассказу о жизни русской эмиграции могут служить слова из «Былое и думы» Герцена: «Я нашел все, что искал... да рядом с этим предательство, коварные удары из-за угла и вообще такое растление, о котором вы не имеете и понятия. Трудно, очень трудно мне начать эту часть рассказа... но в сторону слабость: кто мог пережить, тот должен иметь силу помнить».

Это высказывание Герцена придало мне сил взяться за описание самого черного периода моей жизни. Объективно сталинские годы были чернее, но тогда я был молод, а в молодости все невзгоды воспринимаются легче, сквозь пелену инфантильности.

В мое время эмиграцию делили на три волны: постреволюционную, военную и новую, т. е. начавшуюся на рубеже 70-х годов и состоявшую из политэмигрантов и простых эмигрантов, преимущественно российских евреев. Но так как представителей постреволюционной волны среди политически активных эмигрантов оставалось уже очень мало, то я для простоты буду говорить о старой и новой эмиграции. И начну с рассказа о старой эмиграции, которая продолжала играть значительную роль и к которой примыкала большая часть новых политэмигрантов.

Ко времени моего прихода на «Свободу» там еще служило много «старых» и среди них были весьма колоритные фигуры. Такие, например, как братья Градобоевы. Старший, выступавший под псевдонимом Лев Дудин, в 1941 году, после прихода немцев, работал в Киеве редактором газеты «Новое украинское слово», а в 42-м перешел советником в аппарат Розенберга, руководившего освоением оккупированных советских территорий. Так об этом говорилось на «Свободе». Его младший брат, работавший на радио внештатно под псевдонимом Днепров, хвастался тем, что в войну служил под началом казачьего атамана Краснова, начальника пропагандистской команды для казачества при немецких властях. Одной новой эмигрантке, еврейке, Днепров поведал: «Да, после изгнания большевиков с Украины я многих евреев в Киеве, сотрудничавших с большевиками, вывел на чистую воду. И сплю я спокойно!». Служил на РС, как я уже упоминал, и бывший адъютант генерала Власова Анатолий Скаковский. (По крайней мере, он себя за такового выдавал, и другие власовцы против этого не протестовали.) Были две дамы, которые пели и плясали в концертных бригадах, развлекавших оккупантов и их помощников. Все эти люди сумели, видимо, вовремя сбежать от немцев и не подпали под категорию коллаборантов или перемещенных лиц, подлежавших выдаче советским властям.

Самой активной организацией старой политэмиграции был НТС — Народно-трудовой союз — со штаб-квартирой во Франкфурте-на-Майне. Члены Cоюза называют себя также «солидаристами», а свою идеологию — «солидаризмом». Создан этот Союз был в начале 30-х годов в Югославии молодым поколением постреволюционных эмигрантов, многие из которых прижились в Югославии. Эти люди хотели быть современными и равнялись на итальянских фашистов. «Солидаризм» — вольный перевод слова «фашизм», которое, в свою очередь, образовано от римского слова «фаши» — так назывались связки прутьев, размещавшихся вокруг древка алебарды, которую носил центурион. Фаши символизировали единство римского народа и одновременно использовались как шпицрутены для наказания провинившихся или струсивших легионеров.