Путешествие в будущее и обратно

Атмосфера в эмиграции сложилась тогда уже настолько советская, что для подобного выступления нужно было иметь недюжинную отвагу. И проявился поразительный феномен, когда многие люди, мужественно державшие себя в Советском Союзе, на Западе начинали «прогибаться», а то и просто пресмыкаться перед эмигрантскими «властями», в качестве каковых воспринимались НТС, Солженицын с его окружением и Максимов с «Континентом».

После выступления Файнберга, как рассказывали очевидцы, энтээсовцы пришли в неистовство. Артемов, один из вождей НТС, выскочил на трибуну и стал кричать, что если советские диссиденты-правозащитники будут верить клевете КГБ в адрес членов НТС, то и они должны будут поверить в то, что большинство диссидентов, как пишет советская пресса, — либо неудачники, тунеядцы, либо психически ненормальные люди! (Это выступление было напечатано в «Посеве».)

Но особенно поразил Наум Коржавин, поместивший в «Посеве» статью в защиту НТС от Файнберга. Один пассаж этой статьи врезался мне в память. Коржавин писал, что, конечно, всякие люди есть в НТС, но зачем же по ним судить обо всем Союзе! Зачем, так сказать, из-за дураков на Советскую власть обижаться? Однажды, рассказывал Коржавин, когда он сидел в компании сотрудников НТС, зашла речь о Сталинградской битве, и один из «солидаристов» сказал: «Да, ту битву немцы проиграли, но и большевиков много там полегло!».

— Дураки везде есть, что поделаешь! — комментировал Эмма Коржавин. Но ассоциировать россиян с большевиками (для самооправдания!) было делом, очевидно, характерным для многих энтээсовцев. Так, уже при Ельцине мне попалась на глаза московская «Народническая газета — Революционная Россия» (1992, № 6), содержавшая интервью с одним из лидеров НТС Романом Редлихом, в котором тот рассказывал, что во время войны энтээсовцы работали только в провинции, так как Петербург и Москва «оставались у большевиков».

Между прочим, через какое-то время в «Посеве» появилась еще одна примечательная статья Коржавина, в которой он бил тревогу по поводу того, что среди энтээсовцев множатся антисемитские выступления. «Вы же так можете, — увещевал Коржавин своих товарищей по партии, — оттолкнуть деятелей русской культуры и убежденных антикоммунистов с нерусским этническим происхождением!». Но в НТС он остался и оставался даже тогда, когда установилось сотрудничество «солидаристов» с национал-патриотами в России.

Мои отношения с НТС окончательно оборвались в начале 76-го года. Тогда на Запад, во Францию, эмигрировал Леонид Плющ, ученый (кибернетик) и знаменитый украинский диссидент-марксист, многолетний узник тюремных психушек. За него на Западе шла ожесточенная борьба, и в конце концов советские власти выпустили его. Я встретился с ним в Париже, взял у него интервью для радио, для своей программы, и пригласил в Мюнхен на «Свободу».

Здесь надо отметить для лучшего понимания дальнейшего, что старая русская политэмиграция, и НТС в особенности, с великой ненавистью относятся к украинской эмиграции, даже самой либеральной, за то, что все они без исключения выступают за отделение Украины от России. В Мюнхене существуют даже две православные церкви: для русских и украинцев. И то обстоятельство, что меня регулярно печатали в украинской эмигрантской прессе, вызывало ко мне дополнительную ненависть в русской эмиграции.

Все приглашаемые на «Свободу», как я уже говорил, по традиции выступали на собрании коллектива сотрудников. Плющ, уже наслышанный о русско-украинской «дружбе» в эмиграции, выступал осторожно, обходя вопрос о самоопределении Украины. Плющ рассказывал о положении на его родине, о тамошних диссидентских группах. Аудитория слушала его с угрюмым, напряженным вниманием. Но стоило Плющу заговорить о какой-то профашистской группе в Западной Украине, которая в своей пропаганде вслед за нацистами утверждала, что евреи являются энтропийной силой, т. е. силой, сеющей хаос, разрушающей жизнь, как в зале началось волнение. Один из членов НТС стал говорить, что Плющ не имеет права называть этих людей фашистами только на том основании, что они «критикуют евреев», и, распалившись, заявил, что диссиденты-марксисты не лучше фашистов! Его еще кто-то поддержал. Договорились до «преступной роли евреев» в истории России. Кто-то кричал, что украинские самостийники действуют в союзе с сионистами, и т. п.

Я приглашал Плюща на «Свободу» и потому не посчитал себя вправе смолчать — выступил против его оскорбителей. Меня поддержал один сотрудник из новых эмигрантов. Поднялся шум, крики. Лодизин вынужден был закрыть собрание.

Здесь я должен отметить, что к тому времени в русской редакции работало уже порядочное число новых эмигрантов, но многие из них подлаживались к старым эмигрантам.