Путешествие в чудетство. Книга о детях, детской поэзии и детских поэтах

— Зверёк, зверёк, куда бежишь?
Как звать тебя, малышка? —
Бегу в камыш-камыш-камыш,
Я — мышка-мышка-мышка.

Или:

Говорит Ивану Ганка:
— Глянь-ка: банка-банка-банка! —
Где кабан-кабан-кабан? —
Удивляется Иван.

На эвфонической стороне языка Шибаев особенно заострял внимание. Это и понятно: со звука начинается постижение речи, один-единственный звук, одна буква часто становятся главным различием совершенно чуждых друг другу слов. Поэт подчёркивает это различие весело и остроумно:

Букву «Д» на дне пруда
Отыскали раки.
С той поры у них беда:
То и дело Драки.

Переходя от звука к слову, Шибаев и здесь демонстрирует меткость глаза и остроту слуха. То он заставляет прислушаться к самим словам, в их звучании обнажая смысл:

О твёрдом камне говорит
И слово твёрдое ГРАНИТ.
А для вещей, что мягче всех,
Слова — помягче: ПУХ, МОХ, МЕХ.

То, отталкиваясь от смысла — через звук, — показывает удивительную многогранность родной речи:

Я шёл по лужайке.
Гляжу — АДМИРАЛ…
Я тихо подкрался к нему
И — поймал!
Поймал!
Наконец-то поймал адмирала!..
Богатой
Коллекция бабочек
Стала!

Слова-близнецы и знаки препинания, слоги и предлоги, правила чтения и навыки культурной речи — всё становится объектом внимания. И в стихах, посвящённых более сложным законам языка, Шибаев всегда ищет способ растормошить ученика своей поэтической школы, заставить его правильно ответить на вопрос, а то и выставить самому себе заслуженную отметку:

Мы изучаем перенос.
Вот как слова я перенёс.
«Едва» я перенес «е-два»
И получил за это «два».
«Укол» я перенёс «у-кол»
И получил за это «кол».
«Опять» я перенёс «о-пять».
Теперь, надеюсь, будет «пять»?!

Эти строки хороши тем, что играют в рифменное ожидание: прочитав слово, читатель уже догадывается, какую оценку заслужил герой, и, смеясь, может легко восстановить правильное написание при переносе. Подобным объектом иронического недоумения, а то и откровенной насмешки становятся и школьные орфографические ошибки. Вот, например, в какую переделку попал учитель Лев Кузьмич, проверяющий дома тетради своих учеников:

Он долго думал, например,
Раскрыв тетрадку Тани,
Что это значит: «Пионер
Играет на баране?..»
Ах, неужели гвозди
Вбивают… молоком?!
(Написано у Кости
О чуде о таком).
А кто-то тяпкой вытер стол!
(Ах, неужели тяпкой?)
А кто-то каской красит пол!
(Напрасно. Лучше — шапкой).
А кто-то пишет: «Наш каток —
Такой хороший, гадкий…»
— Ай-яй! — промолвил педагог
И отложил тетрадки…
И лоб пощупал он тайком,
И поспешил к дивану.
И слышит: кто-то молоком
Колотит по барану!

Такой гротеск не просто смешон — это юмор с двойным дном: за шуткой всегда скрывается познавательность. Безусловной педагогической заслугой Шибаева можно назвать его постоянное стремление разрушить тривиальность — в отношении к слову, к языку, да и в самом детском сознании.

Есть примеры, подтверждающие его правоту с иных позиций. Известно, что у людей, обладающих необычной, феноменальной памятью, существует своя методика запоминания, своя система мнемотехники. Помню, я однажды прочитал о феномене Самвеле Гарибяне. По его словам, суть его системы запоминания слов кроется в абсурде, игре воображения: «К примеру, надо запомнить слова “паркет”, “пингвин”, “таблетка”, “рация”… Вы сочиняете сюжет, в котором последовательно играет каждое из предложенных слов. Допустим, “по паркету гуляет пингвин…” Не впечатляет — обычно. А если так: “паркет натёрли пингвином, затем дали ему таблетку, посадили за рацию…” Абсурд? Да. А слова уже впечатались в память. Необычное всегда запоминается лучше, развивает фантазию, избавляет от стереотипов мышления любого человека…»[59]. Слова Гарибяна заставляют вспомнить об ответе Хармса на вопрос, каков номер его телефона: «Его легко запомнить: 32–15, — отвечал Хармс. — Тридцать два зуба и пятнадцать пальцев».