Путешествие в Элевсин

– А в вечности от меня останутся лишь эти кумирни. Вернее, их камни… Ты выходил на арену, Маркус. Видел кровь на песке… Если разглядывать песок, узреешь скорлупки мельчайших улиток. Они умерли давным-давно, и все их заботы вместе с ними. Про них самих Бог уже и не помнит, а их домики до сих пор здесь. Так же и с нами. Бог даровал бессмертие не нам, а нашим башмакам… А ты ему молишься.

– Эта мысль невыносима, – сказал я. – Сразу хочется сжечь башмаки.

– А вот герою, Маркус, захотелось бы сжечь такого бога, – вздохнул Порфирий.

– Разве подобное возможно?

– Как знать, Маркус. Это зависит от того, что мы называем Богом. Как понимаем его. Мы не можем сделать Богу ничего прямым образом – он скрыт. Но говорят, что он незримо присутствует в людях. Возможно даже, Бог – это все люди вместе. Поэтому в Карфагене пытались влиять на планы божества, сжигая людей… А что будет, если сжечь всех людей одновременно? Останется ли Бог? Ведь про него никто кроме людей даже не слышал.

– Достойная императора мысль, – сказал я. – Мелкий человек не мыслит такими масштабами.

– Впрочем, люди перемрут сами. Зачем ими вообще заниматься?

– Верно, – сказал я. – Как легко запутаться.

– Если бог действительно присутствует в нас всех, – продолжал Порфирий, – в его поиске проще воздействовать не на других, а на себя, не правда ли? Изучить и использовать для таинств собственную душу.

– Да, – ответил я. – Это древнее прозрение. О подобном говорили многие мудрецы.

– Весь вопрос в том, как именно воздействовать. Если мы возжигаем в храме ладан, мы ощущаем аромат, и это чувство делается доступно божеству. Так мы его ублаготворяем. А если разрезаем себе горло, божеству приходится страдать вместе с нами… Пусть временно, но по-настоящему. Так мы его наказываем. Не поэтому ли Гегесий из Кирены советовал мистам убивать себя голодом?

– Ты все еще читаешь книгу Гегесия? – спросил я.

– Да, – кивнул Порфирий. – Его мысли имеют сильное влияние на мой ум, я это признаю.

Я немного подумал.

– Господин, ты говоришь, что никаких душ нет и наши башмаки обретают вечность вместо нас. А на корабле ты рассказывал про демона, заново создающего наши души после смерти… Не противоречит ли одно другому?

Порфирий захлопал в ладоши.

– Противоречит! Еще как! Ты спросил, в чем главная смысловая линия моего опуса? Именно в этом противоречии. В этой мучительной двойственности. В колебании и страхе. В надежде на невозможное. Я пытаюсь примирить крайности в своем труде и в своем уме, но ничего не выходит. И знаешь почему?

– Почему?

– Потому что Бог есть главное противоречие. Божественное противоречие. Ошибка, становящаяся истиной. Истина, становящаяся ошибкой… Где Бог, там всегда зияет какая-то огромная несуразность. Не зря жрецы Египта говорили: «Верую, ибо дико». Я пытаюсь уловить именно эту абсурдную тайну. Или, вернее, намекнуть на нее, потому что уловить ее неводом слов трудно – можно лишь бросить его туда, где увидел мерцание… Понимаешь теперь, о чем мой главный опус?

– Нет, – сказал я.

– Отлично, – засмеялся Порфирий. – Значит, до тебя правда начинает доходить.

Дальше мы шли молча.

И вот ты перед нами, вечерний Элевсин. Прибежище тайны, горящая в ночи лампа, обещание богов, простертая к смертному длань Деметры…

Мы вступили в городок совсем буднично, и я не заметил в звездном небе никаких знаков. Мы не пошли к Телестериону сразу, а направились в городской мансий.

Это был большой и богатый постоялый двор, где ночевали паломники. Он оказался почти пуст. Если хозяева и слуги поняли, кто мы, они сделали вид, что это им неизвестно. До Телестериона отсюда было рукой подать. Порфирий сказал, что с улицы можно увидеть край его крыши.

Нам подали сыра, хлеба, оливкового масла и фиг – все это после дня ходьбы было невероятно вкусным.

Мы разошлись отдохнуть по своим комнатам. Затем Порфирий принес мне еще одну свою книжицу.

– Ты хотел прочесть про музыку, – сказал он с улыбкой. – Я как раз написал недавно об этом предмете пару слов.

Читать, конечно, следовало немедленно.