Путешествие в Лилипутию

Прощаясь, я спросил у Кульбюль, зачем она делала измерения моего детородного органа. На что она ответила: подружки так заинтересовались её вчерашним рассказом, что попросили её все выяснить и сообщить в подробностях. И теперь она сможет поведать им, что если у мужчин-лилипутов этот орган достигает длины одного кюмшлота (так называется единица измерения, приблизительно равная расстоянию между кончиками вытянутых большого пальца и мизинца), то у меня этот размер составляет двенадцать кюмшлотов. Скажи ей об этом кто другой, добавила Кульбюль, она бы ни за что не поверила, но она видела все своими глазами и измерила этими вот пальчиками, так что сомнений на сей счёт испытывать не может.

– Может быть, твои подружки пожелают лично убедиться, - сказал я, пряча своё естество в штаны. - Я буду рад принять их и представить все доказательства.

По её надутым губкам я понял, что такая идея отнюдь не вдохновила её; видимо, она хотела иметь все то, чем владел я, в единоличном своём распоряжении. Однако поразмыслив, она, судя по всему, поняла, что в таком разе будет являть собой некое подобие собаки на сене, так как её возможности, как бы ни были велики желания, довольно ограничены самой природой, которая, вероятно, имела свои причины распорядиться нашими размерами так, как она ими распорядилась.

Кульбюль не дала мне ответа сразу же - о её решении я узнал следующим вечером, на который назначил наше очередное свидание.

Кульбюль оказалась щедрой душой: хотя и скрепя сердце, - о чем она поведала мне потом в минуту откровения, - но она согласилась с моим предложением и на следующий день явилась не одна, а в сопровождении ещё пяти таких же хорошеньких лилипуточек - глазки у них горели любопытством, влажные губки были чуть приоткрыты, крохотные ручки не находили себе места.

Возникшую было первоначально неловкость быстро рассеяла Кульбюль, которая, назвав мне имена своих подружек, не стала заводить светских разговоров о погоде, а без обиняков скинула с себя свои одеяния, представ передо мной в лучшем своём виде. Я быстро поднял её на табурет и устремил вопрошающий взор на остальных девиц.

Они последовали примеру Кульбюль, хотя и несколько тушуясь, что при их профессии показалось мне несколько странным. Я был готов объяснить их такую застенчивость необычностью ситуации и клиентом, который мог представляться им и в самом деле горой (по-лилипутски «флестрин», как, конечно же, помнит мой читатель) отнюдь не в фигуральном смысле.

Наконец все они оказались на табурете перед моим жадным взором. Я осторожно прикасался к ним, ощущая их нежную кожу и выпуклости в соответствующих местах.

Потом настал черёд разоблачиться и мне. Мои гостьи замерли, глядя, как я расстёгиваю свои панталоны. Наконец на свет Божий появилось моё напружиненное естество… и произвело на них то же действие, что и два дня назад на Кульбюль.

Не успел я выпростать из штанов тот самый предмет, который столь интересовал их и ради которого они заявились ко мне, как все они попадали без чувств. Однако скоро они пришли в себя (холодная вода на лилипуток и на наших соотечественниц действует одинаково) и проявили такую же прыть, как и Кульбюль. Их совместными усилиями дело спорилось, да и сами они внакладе не оставались. Места всем хватало - шесть весёлых маленьких наездниц разместились на одном скакуне, который рад был бы вместить ещё столько же - их ягодицы-вишенки перекатывались на упругом седалище, через несколько минут пришедшем в состояние, близкое к тому, в котором находился Везувий перед гибелью Помпеи: грозило извержением, хоть и не гибельным, но довольно опасным для наездниц. А потому я с криком: «Берегись!» отгородил моих девушек стеной из двух ладоней от разомкнувшегося в сладострастии отверстия и, содрогнувшись всем телом, пролился на поверхность табурета молочным озерцом, вид которого вызвал приступ восторга у моих гостий. Они сопроводили моё излияние стонами и криками, как раненые амазонки, добивающие поверженного врага.

Через минуту я снял с табурета моих милашек, окунул их по очереди в бочонок с водой, где они весьма ловко омыли свои влажные попки, и простился с ними до следующего вечера, сказав:

– Приводите своих подружек. Места всем хватит.

В моей башне в тот вечер было светло и шумно, а вот на втором этаже весёлого дома не светились шесть окон.

* * *