Путешествие в молодость, или Время красной морошки

— Я слышал, что собак в пути не кормят, — заговорил Андрей, плотно завинчивая крышку термоса, — интересно, чем это объясняется? — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Очевидно, собака, знающая, что ее накормят лишь в конце пути, хорошо тянет. Словом, тут играет роль условный рефлекс, павловское учение…

Оттой молча встал, осмотрел лапы собакам. Осторожно стянул с вожака надетый вчера кожаный чулок, обследовал ранку.

Тронулись в путь.

Демонстративное молчание каюра и его неприязнь угнетающе подействовали на Андрея, и он притих.

Раза два пришлось вставать и помогать на подъеме собакам, но зато всю последнюю треть пути сидели на нарте — ехали под уклон. Оттою иной раз даже приходилось пускать в дело остол.

В аэропорт прибыли задолго до вылета самолета. Оттой сгрузил с нарты рюкзак ветеринара и протянул ему на прощание руку.

— Нет! — резко сказал Андрей, — Пошли в буфет, выпьем по стакану чаю.

В буфете он сам принес чай, пирожки и сел напротив Оттой.

— А теперь скажи мне прямо, чем я тебе не угодил? Может, я тебя обидел или твоих родичей? Могло и такое случиться: ведь я еще не знаю всех ваших обычаев… Скажи мне, я не обижусь. Наоборот…

— Да ничего такого нет, — просто ответил Оттой. — Все было очень хорошо. В стойбище вы всем понравились. Тутай жалел, что вы так скоро уезжаете.

— Ну, а почему ты тогда всю дорогу молчал, словно немой? Может, у тебя какая-нибудь обида на меня?

— Да нет же! — горячо возразил Оттой. — Просто я… просто я хотел сделать вам приятное.

— Сделать приятное? Ничего не понимаю!

— Я хотел подарить вам молчание… Тишину… Ведь тишина в тундре — тоже особенная…

Андрей растерянно уставился на Оттоя и потом, когда смысл сказанного дошел до него, тихо, с удивлением произнес:

— Ну, спасибо тебе, Оттой!

Для берегов отчизны дальной…

Когда собаки тянут хорошо, и дорога идет по ровному, укатанному снегу, и полозья скользят, долго не стирая нанесенного на них льда, когда нет ветра и погода ясная, путешествие на нарте доставляет настоящее удовольствие. Можно спокойно обозревать окрестности, неторопливо рассматривать береговые утесы, дальние, тонущие в голубой полутьме мысы, бесконечные нагромождения торосов. Можно слышать шелест полозьев по снегу, тяжелое дыхание собак и редкие покрики каюров. По главное — чувствовать великий покой, когда все окружающее как бы входит в тебя не через разум твой, а через ощущения — через кожу, ноздри, глаза…

Михаил Павлов сам управлял упряжкой. Ему, прожившему большую часть своей жизни в Арктике, не привыкать к нарте и к долгим переходам через снежные пустыни, торосистые кромки ледовых припаев, прилепившихся к крутым скалистым берегам.

Упряжка Павлова шла средней в караване: впереди каюрил председатель островного сельского Совета Яков Ыттувги. На последней парте ехали зоотехник местного колхоза эскимос Спартак Кантухман и егерь нового заповедника Афанасий Малышев, сын знаменитого охотника с мыса Северного. Весь же собачий караван официально именовался экспедицией Арктического заповедника, организованного совсем недавно специальным постановлением правительства.

Территория Первого в мире Арктического заповедника включала в себя остров, по которому двигались сейчас три упряжки, и примыкающее морские пространство, или, как было написано в документе, акваторию. Директором был назначен Михаил Николаевич Павлов, местный житель, биолог по образованию…

Путешествие длилось уже третью неделю. Были обследованы места обитания белых медведей, пустые еще птичьи базары в прибрежных скалах. Сейчас путь лежал на знаменитое моржовое лежбище на мысе Блоссом, а оттуда — в Тундру Академии, на гнездовья белых гусей… А пока на всем пространстве вверенного Михаилу Павлову заповедника не было ни птиц, ни моржей. Белые медведи тоже, видно, не пожелали вылезать из своих снежных берлог, где они вылеживались в ожидании потомства. Не многие заповедники могут похвастаться таким, почти полным, отсутствием живности. И все же Михаил Павлов был счастлив.

Арктика и должна быть такой — на первый взгляд пустынной, может быть, даже навевающей священный ужас на новичка. А на самом деле это земля, полная деятельной жизни. В ином пригородном лесу не встретишь столько живого, сколько в зимней тундре или в Ледовитом океане. Сейчас нарты идут но припайному льду, а под его толщей живут рыбы. Если пробить лунку и опустить крючок с приманкой из яркой тряпицы, можно поймать навагу, треску или бычка. Присмотришься к, казалось бы, девственному снегу — и на твердом насте увидишь еле заметную цепочку следов: это песец отправился во льды, чтобы подкормиться остатками обеда умки — белого медведя. Или вот еще… Но эти следы может увидеть лишь тот, кто родился и вырос в здешних местах, кто воспитывался не в современном школьном интернате, а в яранге. Это следы полярной мышц — лемминга — главной пищи полярного песца.