Путешествие в молодость, или Время красной морошки

Я опустился на мшистый камень. На плитняках сидели какие-то птицы и возмущенно освистывали меня, видимо, за непрошеное вторжение в эту тихую обитель печали. Но скорее всего, где-то неподалеку у них были гнезда и птенцы.

Чуть в стороне столбиком стоял суслик и с любопытством смотрел на меня.

Перед моими глазами в радуге слез всплывало слетка виноватое, улыбающееся лицо матери и черная непослушная прядь на округлой щеке. Так она меня и не увидела выросшим, возмужавшим…

Я встал и верхом прошел над ручьем к старому маяку, одиноко возвышающемуся над морем. Он еще не работал: ночи пока были достаточно светлые. Но недели через три его луч будет бродить, шарить по морскому простору, по мокрым скалам, устремляясь вдаль, в тундру, и на мгновение блеснет на обелиске со звездочкой, под которым вечным сном спит женщина, давшая мне жизнь.

От маяка ближе к обрыву виднелась небольшая ложбинка.

В день, когда байдары и вельботы уходили на морской промысел, сюда поднимался кто-нибудь из стариков Улака с биноклем в руках и сидел вот здесь, как бы на посту свесив над обрывом ноги, водя окулярами из стороны в сторону и наблюдая за тем, что происходило в море.

Сюда я приходил вместе с дядей Кмолем ранней весной, когда на горизонте только лишь обозначалась полоска открытой воды за крепким ледовым припаем, за торосами, ропаками, коварными снежницами. Дядя почти не говорил, и тогда я не знал, что это называлось молением морским богам, испрашиванием у них милости и благоприятного отношения к себе.

Прежде чем спуститься вниз, на единственную улицу Улака, залитую чистым ясным утренним светом я еще раз вспомнил свою мать, ее грустное лицо и черную прядь на щеке, и тугой комок снова сдавил мне горло.

Я впервые заплакал в голос, так, как плакал давным-давно, в далеком-далеком детстве, плакал горько и безутешно, вспоминая мать, ее звонкий голос, ощущение необыкновенной теплоты, которой мне будет недоставать до той поры, пока и над моей могилой не блеснет такая же пятиконечная жестяная звездочка.

7. Магаданские встречи

В конце лета пятьдесят восьмого года я прилетел с семьей в Магадан, столицу Колымского Края, как называли этот город в тогдашней популярной песне, и был зачислен в штат областной газеты «Магаданская правда» разъездным корреспондентом. Квартиру дали неплохую, и, хотя она была двухкомнатная, для нас, пятерых, тогда вполне хватало.

Дом стоял на Портовой улице, внешне выглядел довольно внушительно и, как мне сообщил мой давний знакомый, заведующий отделом информации Иннокентий Иванов, сооружен японскими военнопленными.

Сам Иннокентий жил с женой и дочерью в крайнем доме, в такой же, как, и моя, квартире.

Несмотря на университетский диплом и членский билет Союза писателей, довольно скоро выяснилось, что в газете я ничего но умел делать. Не мог написать даже простенькую информацию, не говоря уже о статье, зарисовке или заметке.

Обработанное мной письмо горнорабочего из угольной шахты Аркагада подверглось такой правке в секретариате, что я его совершенно не узнал на полосе.

Ничего не получилось у меня и со статьей о подготовке городских школ к новому учебному году.

Правда, в еженедельной «Литературной странице» я печатал отрывки из моих еще неопубликованных произведений, и это было небольшим утешением, хотя, как мне казалось, редакция ждала от меня совсем другого.

Я ходил на работу пешком, спускаясь по улице Ленина, переходящей дальше в Колымское шоссе, сворачивал по Горького на площадь перед бывшим Управлением Северо-восточных исправительно-трудовых лагерей к берегу речки Магаданки, к двухэтажному деревянному зданию, где в его правом крыле, на первом этаже размещалась наша редакция.

Народ в редакции собрался веселый, талантливый, газету делали с выдумкой, и она пользовалась популярностью среди магаданцев и других жителей области, занимавшей огромную территорию северо-востока страны. Большинство наших сотрудников прошли войну — ответственный секретарь Владимир Куланов, редактор Николай Степанов, заместитель ответственного секретаря Костя Михайлов, заведующий отделом культуры Борис Владимиров…

Все они относились ко мне прекрасно, если не считать порой произносимых вслух Костей Михайловым замечаний о том, как это автор приличных рассказов не может написать толковую критическую корреспонденцию о затянувшемся строительстве объекта три ноль сорок по улице Ленина. Это был первый в городе капитальный общественный туалет, возводимый по индивидуальному проекту. Но то ли строители не очень жаловали его, то ли еще по какой причине, но он был постоянным предметом острой критики нашей газеты.

Мне правилось работать в редакции. Я отправлялся на службу спозаранку, неся с собой портативную пишущую машинку «Колибри». Я бы ее оставлял в редакции, но Костя предупредил:

— Да ты что! Это же Колыма. Тут с тебя живого штаны снимут, и ты даже не почувствуешь, а уж машинку точно сопрут…