Путешествие в молодость, или Время красной морошки

Но однажды Аяйвач увлекся, позабыв про осторожность. Дело уже было под вечер, когда подходило время возвращаться в часть. Глянув в оптический прицел, он высмотрел немецкого офицера, решил, что это непременно полковник, а может, и генерал. Прямо руки зачесались от возбуждения, и Аяйвач поднял винтовку.

Из-под «генеральского» капюшона выглядывал изукрашенный золотом козырек. Аяйвач нажал на спусковой крючок. И тотчас голова фашиста откинулась назад, «генерал» рухнул в снег. Его окружили офицеры, солдаты… Поднялась суматоха…

Аяйвач продолжал смотреть в оптический прицел, бесстрастно наблюдая всю эту суету.

Потом он увидел, как немцы один за другим стали показывать в сторону окопчика, в котором сидел снайпер. Ударили минометы. Разрывы ложились все ближе и ближе, пока Аяйвач не сообразил, что это бьют по нему и вот-вот накроют, смешают с горячей пропахшей гарью землей.

Собрав пожитки, Аяйвач пополз. А разрывы, словно шли за ним по пятам. Не было смысла таиться, главное теперь — как можно быстрее доползти до своих. Порой Аяйвача засыпало землей, от страха цепенели руки и ноги. Похоже было, что фашисты сильно обозлились, — в ход пошла крупнокалиберная артиллерия.

И как ни утешал себя Аяйвач, мол, и на этот раз пронесет, случилось так, что огнем ожгло пятку, словно ненароком, как это бывало в далекие таежные времена, попал ногой в разгоревшийся костер. Но на этот раз боль поползла вверх по ноге, и Аяйвач решил, что следующим снарядом его уж наверняка убьет.

Но он все же добрался до переднего края, перевалил через бруствер и тут только, увидев свой окровавленный сапог, потерял сознание.

Пришел и себя уже и полевом госпитале, с крепко забинтованной пяткой.

Ранение оказалось не таким уж тяжелым, но к воинской службе Аяйвач был уже непригоден, потому как сильно хромал. Даже когда нога окончательно зажила, Аяйвач так и не смог вернуть себе легкого охотничьего шага, которым он прежде преодолевал большие расстояния. Теперь же после часа ходьбы возникала резкая боль и начинала подниматься вверх по ноге, сначала до колена, а потом дольше, к паху.

Словом, демобилизовали Аяйвача из действующей армии, выдали полагающиеся ему довольствие, документы о том, что он полностью искупил вину перед Родиной, и по литеру, как героя войны, отправили обратно на Колыму.

Дорога домой показалась ему сплошным праздником. Аяйвач, повесивший на грудь все свои боевые награды и заметно прихрамывающий на раненую ногу, привлекал внимание и вызывал сочувствие, особенно у женщин. Иные даже предлагали ему руку и сердце, уговаривали остаться, обещая заботу и сытую жизнь, но Аяйвач всей душой стремился в свой суровый край, в свой лагерь имени Марины Расковой.

И вот в один прекрасный, теплый осенний день Аяйвач сошел с попутной автомашины и приблизился к знакомым воротам. Охрана не узнала его. Это были совсем молодые ребята, наверное, недавнего призыва. Они с любопытством оглядывали ладную фигуру бывалого солдата, и один из них, повертев ручку телефонного аппарата, прикрепленного к стене дощатой будки, вызвал начальника лагеря.

Петр Петрович-первый встретил Аяйвача как старого друга. Он долго обнимал и тискал его, целовал своим пропахшим табаком ртом, отстранял от себя, потом снова приближал, любуясь наградами, и все приговаривал:

— Ну не ожидал! Ну герой! Ну молодец!

Петр Петрович повел Аяйвача в зону.

Там все было как прежде, как полтора года назад. Даже землянка сохранилась, словно Аяйвач только вчера покинул ее, И Сильва была жива, но ухаживал за ней теперь башкир, бывший главный редактор республиканской газеты, обвиненный в сговоре с японским империализмом и получивший неизменные двадцать пять лет.

Петр Петрович предложил герою войны остановиться в другом бараке, где жили так называемые блатные, но он отказался и предпочел свою землянку, по которой так тосковал на фронте.

И потекли, покатились праздничные дин!

Пили огненный спирт, заедали синим колымским снегом и малосольной рыбой, которую выловила и засолила для лагерного начальства специальная бригада рыбаков, отбывающих срок по обвинению в намерении продать рыбные богатства Дальнего Востока японцам.