Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а

Но разве не рассказывает внутренний монолог, как стремился освободиться слон от мышьей беготни, как рвался Свифт из Лондона, от двора, от министров?

Рассказывает.

И нет основания сомневаться в жестокой искренности рассказа.

И в то же время вырывается у него вздох, почти стон – это было 18 апреля, когда уже обеспечено было назначение:

«Не могу я радоваться от сознания, что проведу мою жизнь в Ирландии; и признаюсь, я думал, что министры не согласятся отпустить меня, но, по-видимому, они ничего не могут сделать».

Но еще одно испытание понадобилось, чтобы слон перестал быть беспомощным, чтобы стал автор «Сказки бочки» автором «Гулливера»; пир Свифта должен был закончиться предъявлением счета.

А в дублинском домике – лихорадка ожидания. Последнее, шестьдесят пятое письмо из Честера, по дороге – всего несколько коротких строк. Он будет через неделю – она наконец увидит его после трех с лишним лет. И вот эту неделю, день за днем, час за часом, Эстер Джонсон, Стелла, МД перечитывает шестьдесят пять писем, где столько боли, гнева, робости, капризов, сарказма и нежности и любви к ней, только к ней! Ведь он ее любит, этот единственный, могучий, беспомощный человек!

Глава 13

Свифт получает счет

Жизни мышья беготня…

– Ты этого хотел, Жорж Данден!

В начале июня 1713 года Свифт покидает Лондон и направляется в Дублин, чтоб принять свой новый пост. Лишь две недели проводит он в Дублине, удаляется затем в Ларакор, в уединение.

Недолго длилось уединение, немного времени дали Свифту для раздумий, хоть и было о чем подумать декану собора св. Патрика, расставшемуся с двором, с министерством, с фантастическими мечтами.

Но нет! Рано, оказывается, расставаться ему и с положением и с мечтами. Свифт нужен в Лондоне.

9 июля пишет Эразмус Льюис, секретарь Роберта Харли, тревожное письмо Свифту:

«…Все мы здесь очертя голову бежим к катастрофе… От всего сердца мы хотели бы, чтоб вы были здесь, вы оказались бы очень полезным для нас вашими усилиями примирить их…» (речь идет, конечно, о Роберте Харли графе Оксфорде и Генри Сент-Джоне виконте Болинброке).

А через три недели:

«Лорд-казначей очень просит вас поторопиться насколько возможно, ибо мы крайне нуждаемся в вас!» – пишет Свифту все тот же Льюис 30 июля. И Свифт, который, уезжая, не думал вернуться в Лондон, спешно снимается с места, бросает свой новый пост. В начале сентября он снова в Лондоне.

Но вернуться теперь и, вернувшись, возобновить свою политическую деятельность – это означало больше, чем когда-либо за все это время, выполнять роль защитника торийского министерства вовне, роль опекуна, примирителя, посредника между Оксфордом и Болинброком – изнутри.

Положение было простым, но достаточно безнадежным. С заключением Утрехтского мира историческая задача торийского министерства могла считаться выполненной. И неотвратимо стал перед Оксфордом и Болинброком грозный вопрос: что же дальше?

Невозможность уйти от этого вопроса, она и обострила их конфликт.

«Нельзя было найти двух людей более различных и по методу своих занятий и по характеру своих развлечений, по выбору друзей, по манере беседы, по деловым привычкам», – писал о них Свифт вскоре после наступившей катастрофы.

А как многого он еще не знал, верней, не хотел, боялся знать…

А крах надвигался неотвратимо.

Со второй половины 1713 года здоровье Анны резко ухудшилось, смерти ее ожидали каждую минуту. И вопрос о престолонаследии стал центральным.

Правда, теоретически вопрос этот был давно решен: принятый закон о престолонаследии передавал английский трон протестантской ганноверской династии. Но виги утверждали, и широкие общественно-политические круги склонны были им верить, что партия тори готовит маленький переворот, имея в виду после смерти Анны передать трон «претенденту», притом не без помощи Франции. И хотя один из пунктов Утрехтского договора устанавливал, что Франция отказывается от всякой поддержки «претендента» и даже удаляет его из пределов Франции, но ходили слухи, что Болинброк – один из авторов этого договора – ввел туда тайные статьи, аннулировавшие этот пункт.

Какова же в действительности была позиция Оксфорда и Болинброка в этом вопросе и во всем комплексе политических вопросов дня?

Увы, определенной позиции и политической программы ни на настоящее, ни тем более на будущее не было у одного из них – графа Оксфорда.

Только бы продержаться – в этом заключался пафос политической деятельности Роберта Харли графа Оксфорда. Конечно, он не верил в будущность партии тори; и поэтому он все время страховался, забрасывал удочки в лагерь вигов и всеми силами замедлял, несмотря на требования своих коллег и особенно Болинброка, процесс очищения правительственного и административного аппарата государства от вигов. Он был бы не прочь просто переметнуться к вигам, если б это было возможно. Но, чувствуя, что это вряд ли возможно, Оксфорд подумывал и о лагере «претендента», поддерживая в то же время сношения с ганноверской династией. К сложной системе перестраховки сводилась, по существу, вся его тактика.