Путешествие в одиночестве

Руководитель оркестра нежно перебирал струны. Вскоре зазвучала приятная мелодия, полная страсти и меланхолии. Играл только один музыкант. Рядом с ним на небольшой скамье сидела еще молодая женщина, с голубыми, очень блестящими глазами и очень русыми волосами, зачесанными за уши, наполовину закутавшаяся в шаль. Она ни на кого не обращала внимания, и ей тоже никто не придавал значения. Казалось, будто она принадлежит к сопровождению оркестра. Николопулос первым заметил ее и наклонился к своему другу. Тот проявил интерес. Действительно, только эти двое скучали здесь. Официант с женоподобными движениями сразу же ответил на безмолвный вопрос. Это – Стефания Каминская, российская полька. Когда-то она была массажисткой в санаториях Давоса, но занятие танцовщицы оказалось более выгодным. Хи-хи-хи…

Они пригласили ее за свой столик, и она приняла приглашение без лишних слов. Заказала она кюмель.

Смотря ей прямо в глаза с некоторым смущением, Иоанн сказал, что у нее очень красивая голова.

Откуда она? Она даже сама того не знала.

А он? Из России.

– Но ты не похож на русского.

– Не похож, потому что я не русский.

– А я на кого похожа? – спросила она, засмеявшись, запрокинув голову и поправляя дешевый сатин.

– Гм… Немного на польку, – сказал Николопулос.

– Ха-ха-ха! Толстый Макс успел сообщить.

Она, шутя, прикурила сигарету, которой ее угостили.

– Откуда я?

– Где ты живешь теперь? – спросил Иоанн.

Придерживая сигарету большим пальцем, она посмотрела на него своими светлыми глазами.

– На улице Савонаролы. На пятом этаже в многоэтажном доме у орехового дерева.

Принесли напитки. Стефания чокнулась, одним духом осушила стакан и искоса подозрительно посмотрела на него.

– Ты – швейцарец?

– Нет. Но я работал и в Швейцарии. Почти швейцарец. – Он придвинулся к ней. – Глаза у тебя мутные, как Франкфуртская прокламация2.

– Вчера у меня был жар. Каждую ночь я вся в поту. Вот уже несколько дней я одна: мой друг уехал с финкой в Гельсингфорс.

Николопулос взял ее за руку. Она пылала. Женщина снова заказала кюмеля.

– Ты вся горишь!

– Должно быть, у меня жар, – безразлично сказала она. – Дед мой был богатым беем. У него было целое поместье под Магнесией. И тридцать шесть жен. Бабушки я не знала, но мне известно, что она была тридцать шестой. Дед испустил дух у ее обнаженных ног. Врач, который меня смотрит, рекомендует проходить курс лечения каждую весну и осень и гулять в эту пору в парках. Он говорит, что я – от переутомленной крови… Но мне это кажется вздором. – Она слегка вздрогнула. – Ах, да… Еще мне известно, что один из моих предков сражался геройски под Веной рядом с Кара-Мустафой3.

Она снова заказала кюмель.

Двое других медленно попивали вино.

– Не знаю почему, но кюмель меня бодрит, будоражит кровь. Мне кажется, именно его и пили древние боги. С этим оркестром я приехала из Варшавы. Теперь, во время Конгресса, здесь, в Вене кого только нет… – Она посмотрела на Иоанна, показав свои белые зубы. – Хочешь завтра пойти со мной?

– Почему же завтра?

Он заметил, что нос у нее тонкий и очень хрупкий.

– Сегодня я не усну, мне это хорошо известно. – Она смотрела ему прямо в глаза своим безмолвным, женским взглядом. – Ты выглядишь как благородный. Может быть, ты тоже один из этих nobilissimus’ов, которыми полна теперь Вена.

Николопулос шепнул ей, что он – грек.

– Грек? Гм… Во мне есть и греческая кровь. – Она призадумалась, затем сказала как-то даже резко: – Дай руку. Я отлично гадаю. Моя тетя, там, в Крыму, умела находить редкие травы для волос и безошибочно читать судьбу каждого. Мне она сказала: «Ты утонешь в красной реке».

Женщина жадно осушила еще один стакан и склонилась над его ладонью:

– Рука у тебя мягкая, почти как у женщины. Никогда не держала ничего, кроме пера. – Она притихла, внимательно разглядывая линии, затем прищелкнула языком и продолжила: – Одна линия ослабевает посредине. Исчезает. Другая исчезает в мелких разветвлениях рядом.

Она вдруг замолчала и, устремив на него сверкающий взгляд, сжала его руку в своей, желая удержать. Ее раскрасневшееся лицо выглядело почти гневным. Друзья смотрели на нее с изумлением, но она не обращала ни малейшего внимания на производимое ею впечатление. Тон ее голоса стал низким, в нем слышалась явная тревога.

– Собак тебе жалко? – властно спросила она наконец.

Иоанн смотрел на нее рассеянно, пытаясь улыбнуться. Она с упорством спросила снова:

– Жалко их? Ты знаешь много языков, но не забудь выучить и собачий4!.. Слышишь? Выучить собачий язык, – повторила она, смотря ему прямо в глаза своим воспаленным взглядом, а затем вся сжалась на своем стуле, изнуренная и совершенно безразличная к тому, что они приглушенно говорили о ней…