Путешествие в Персию

Выходя из царского покоя на двор, мы еще раз повернулись, чтоб отдать последний поклон Шаху, который еще виден был в огромное окно. Он в то время разговаривал с своим доктором Мирзою Баба, который во время моего визита стоял на другом конце залы в углу, сложа руки; но когда я выходил, Шах сделал ему знак приблизиться. Никто никогда не садится перед Шахом, кроме иностранных министров, присвоивших себе это право, как представители своих государей. Первая встреча после счастливого моего успеха была с Хоэрев-Ханом, евнухом… Он нашел эскиз Шаха очень похожим, равно как и многие другие из придворных, которые все меня поздравляли. С радостью принимал я их поздравления и был в восхищении; но трудно будет сделать что-нибудь интересное из этого эскиза, ибо наружность Магомет-Шаха не живописна. Он толст, без выражения, хотя очень любезен, учтив, приятен и благороден в обращении в манерах.

Кстати, дядя его Кейхабад-Мирза (теперь начинается другая история) на сих днях явился вдруг ко мне. Я был в постели. После странного его поступка со мной, я не хотел принять его, и велел сказать, что я в постели в нездоров, но мне воротились сказать, что он уже гуляет по двору и говорит, что непременно хочет меня видеть, тем более, что я нездоров» Нечего было делать, я набросил халат и сошел к нему с видом как можно менее приветливым. Я нашел его уже сидящего в моей холодной зале. Он приветствовал меня громким изъявлением радости, дружескими жестами и беспокойством на счет моего здоровья, обратив внимание на мой утренний костюм, сказал людям своим, стоящим, по обыкновению, тут же в комнате: — мы старались одеваться по-Европейски, а Европейцы принимают наш старый костюм. — Где вы купили этот халат? — спросил он меня, с видом знатока рассматривая ткань; — а щит, зачем же вы мне возвратили его? — Вот этот человек, сказал я, указывая на его назира (управляющего), который тут стоял, — приходил ко мне взять его от вашего имени. Хлан! закричал Кейхабад, т. е. ложь, и также указывая на улыбающегося назира, еще повторил: он солгал вам, он лгун, как вы могли ему поверить?

Я попросил людей выйти, и сказал ему, что лучше оставить разговоры об этом щите несмотря на это, он продолжал: дайте мне за него сто червонцев, и он ваш. Но я не намерен был давать более 40 туманов. Кейхабад встал, продолжая уговаривать меня дать сто червонцев, и увидев в углу горницы мою трость, попросил меня подарить ему ее, в знак дружбы, что я с охотой сделал, и мы простились довольно дружески.

Я желал познакомиться ближе с Персидскими женщинами. На днях мне доставили случай. Четыре женщины, закутанные в синие чадры, явились ко мне в гости, и расселись на полу у камина. Из них две смело сбросили покрывала свои; одна была большого роста, несколько калмыковата, лет 20, а другая небольшая, лет 18, также очень смугла, но с правильными чертами и с приятным выражением. Густые и длинные черные локоны закрывали большую часть лица; исподняя одежда их была коротка и вырезана так, что видна была испещренная Синими знаками грудь. Узкий и короткий архалук едва держался на плечах и стягивал их назад (это мода в Персии, и довольно идет Персиянкам); на руках, сверх узких рукавов, браслеты с свернутыми бумажками, на которых начертаны были стихи из Корана. Шаровары шелковые, необыкновенной ширины, едва держались на бедрах, так что нижняя часть живота, также испещренная, и нижняя часть спины, были голы. Босые ноги окрашены были темно-оранжевой краской, сбивающейся на черную (они сказали, что это также мода). Им принесли кальян, из которого они все наперерыв страстно тянули дым. Две другие женщины продолжали сидеть в чадрах; но при появления кальяна также понемногу открылись. Одна была Арабка лет 90, а другая Персиянка, лет 40. Они попеременно говорили то по-Персидски, то по-Турецки (здесь вообще говорят на обоих этих языках). Я почти ничего не понимал, и они стали говорить громче, воображая, что от этого я лучше пойму, они старались высказать опасность, которой подвергались при свидании с христианами, и делали знаки, что им за это могут отрезать голову. Не смотря на это, угощения мои вероятно понравились им.

Через два дня, во время обеда у посланника, мне дали знать, что гостьи снова пришли ко мне. Возвратясь домой, я застал у себя целый гарем: Персиянки расхаживали по террасам с кальянами, пели и хохотали при свете ясной луны. Я изумился их беспечности и боялся, что они поднимут на ноги всех соседей, они истребили всю мою помаду, вылили на себя все мои духи.

Казалось бы, что это очень весело; но, не смотря на эти развлечения от скуки, меня тянет уже назад в Россию.

Вот выпал первый снег. Все заняты очищением террас. С моей террасы я снимаю виды Тегерана. Я воображал этот город печальным, безлюдным и безмолвным; но, напротив того, в нем довольно живости и шуму. Вчера Гаджи-Мирза-Агасси прислал мне дичи в роде рябчиков и маленького барана, которому надели ошейник, и он бегает по двору, как собачка.